Хищник [СИ]

Она была завораживающе красива и безупречно смертоносна. Ее мышцы, проявлявшие себя только при запредельном напряжении, перекатывались под золотисто-белым атласом кожи с грацией скользящих по барханам затшианских песчаных змей. Длинные ноги с невероятной легкостью выбрасывали Младшую О на четыре-пять метров вверх, а от мощи ее ударов, казалось, не было спасения. И все-таки она не была ни Цшайя, ни Чьер. Она была…

Розовыми лепестками, листьями ириса…

Че уловил запах, тревожную ноту в сгустившемся воздухе арены и почувствовал дыхание Шацсайи у себя за спиной. Это был невероятно, но все невероятное однажды становится возможным, уж это-то господин Че знал много лучше всех своих современников.

"Кто?!"

Че трижды пробил защиту Ши, и трижды не посмел пресечь линию ее жизни. Что-то великое происходило сейчас на арене Отцовского поля, что-то настолько же важное, как жизнь бессчетных поколений, карабкающихся из тьмы прошлого в слепящее сияние будущего. В четвертый раз – они с Младшей О взлетели метров на пять вверх, и зависли на мгновение, обмениваясь ударами – Че "протянул" правую руку и снял указательным пальцем каплю прозрачного пота с виска женщины. Когда, приземлившись на чуть спружинившие доски дуэльного круга, господин Че слизнул пот с кончика пальца, ему показалось, что Айн-Ши-Ча ударил его по голове своей алмазной булавой.

Потрясение было настолько сильным, что господин Че лишь в последнюю шестнадцатую такта остановил ладонью мизинец Ши, устремленный ему под челюсть. Но уже в следующее мгновение он вполне овладел собой и, легко блокировав связку из семи "разматывающихся" ударов, поймал паузу. Искусство это было смертельно опасным, и в нынешние времена мало кто из наставников брался обучать танцоров древним манерам. Но у господина Че были лучшие учителя в империи, и он происходил из рода, который по древности мог соперничать с королевским домом Ахана. Поэтому Че поймал паузу и "вошел" во внутреннее пространство Ши'йя Там'ра О не для того, чтобы убить женщину, а для того, чтобы остановить поединок.

– Я прошу вас остановиться, мерайя, – сказал он шепотом и, не размыкая губ, чтобы никто не смог услышать или увидеть произнесенных слов.

– Зачем вы…? – спросила она, глядя ему в глаза и не нанося удара.

– Я заподозрил, что это должно быть божественно, и не ошибся, – ответил он.

– Хотите попробовать губы? – Ее глаза были серьезны. Она не шутила.

– Хочу, – признал он и поцеловал Младшую О в полные, великолепного рисунка губы.

– Я прекращаю свой Подвиг, – объявил он на охотничьем языке, оторвавшись от губ женщины и чувствуя, что еще немного и не сможет контролировать "новую жизнь", родившуюся внезапно в его холодном сердце. – Я прекращаю Подвиг, потому что Любовь сильнее Смерти, и в искупление нарушенного обета выплачу храмам Айн-Ши-Ча и Айна-Ши-На пени в размере миллиона золотых пледов каждому.

7. Дарья Телегина

18 января 1930 года, борт торговца "Лорелей"

С утра Грета гоняла ее на тренажерах. Подняла, как обычно, "ни свет, ни заря", то есть без четверти четыре по корабельному времени. Посмотрела этим своим жутковатым взглядом с прищуром, от которого мороз по коже, порекомендовала ложиться спать вовремя, и погнала. Пробежка – десять километров, и не абы как, а "со всей дури" и на пределе выносливости. До седьмого пота, до спазмов в икроножных мышцах, и колотьбы в боку, но хорошо хоть не до смерти. Вспоминалось классическое: "загнанных лошадей пристреливают, не правда ли"?

"Святая правда!"

Потом бассейн, – три километра пятью стилями, – массаж, а массажистами выступали по очереди Феликс и Феона. И, наконец, тренажеры, в которых, если не летишь и не стреляешь, то крутишься во все стороны, получая быстро меняющиеся нагрузки на все группы мышц подряд, даже на такие, о которых Дарья, как о мышцах, и не думала никогда.

– Неплохо! – констатировала Грета, просмотрев результаты очередных истязаний. – Но и не хорошо. Такими темпами нам года два понадобится, чтобы вылепить из тебя приличного человека, а летим не сегодня-завтра. Идеи есть?

Идей у Дарьи не было. Зато в избытке накопилось горького отчаяния, вызванного печальным разочарованием в себе любимой и ощущением сокрушительного фиаско. И неспроста. Имелись причины, как говориться, и отнюдь не второстепенные.

По сути же, первые дни "на борту" вспоминались теперь как какие-нибудь "римские каникулы" с итальянскими ловеласами и французским шампанским. Ведь все познается в сравнении, не правда ли? И то, что последовало за "незабываемой" встречей в Венеции, уже не слишком походило на праздник, который "всегда с тобой". На будни, – даже самые серые, – впрочем, тоже. Это и нормальной-то жизнью назвать, язык не поворачивался. Сплошная учеба – занятия и тренировки, нотации и наставления. И никакой личной жизни к тому же, потому что забрезживший было в Венеции "рассвет" так – сука! – и не наступил. Той же ночью, едва вернулись на "Лорелей", Марк исчез, и время с Дарьей с тех пор проводила одна лишь Грета.