Хищник. Том 1. Воин без имени

— Боюсь, сайон Торн, что недостаточно быть маршалом — или даже королем, — чтобы тебе сказали правду. Ты должен быть мастером, потомственным кузнецом, как я. Только мы знаем этот секрет и ревностно храним его на протяжении столетий. Вот почему только мы умеем делать «змеиные» мечи.

* * *

Третью вещицу, которую я принес с собой, я передал через стол Амаламене, когда мы в тот вечер ужинали в столовом зале дворца.

— Пожалуй, я согласен, — сказал я, — взять тебя с собой в Константинополь, но только если ты пообещаешь мне не снимать вот это на протяжении всего пути туда и обратно.

— С удовольствием, — ответила она, восхищаясь незнакомым предметом из хрусталя и меди. — Какая красота. А что это?

— Это пузырек, в котором недавно хранилась капля молока Пресвятой Девы Марии.

— Gudisks Himins! Как это может быть? Ведь уже почти пять столетий прошло с того времени, как Пресвятая Дева вскормила младенца Иисуса. — При упоминании имени Христа Амаламена перекрестила лоб.

— Ну, пузырек когда-то принадлежал аббатисе, и она объявила, что реликвия подлинная. Я надеюсь, что он поможет тебе избежать опасностей, пока я буду отвечать за тебя. В любом случае никому не повредит носить его.

— Разумеется. И чтобы убедиться, что пузырек помогает, я тоже стану верить, что он настоящий. — Амаламена сняла с шеи тонкую золотую цепочку и показала мне две безделушки, которые уже висели на ней. — Мой брат подарил мне их на последний день рождения. — Она улыбнулась так же озорно, как и Теодорих. — Таким образом, я буду хорошо защищена от всяких опасностей. Niu?

Я вынужден был согласиться. Одно из украшений, которое висело на цепочке, было золотым крестиком, слегка усеченным сверху. Вот почему принцесса улыбнулась с таким лукавством — ведь если подвесить его на цепочке вверх ногами, тогда христианский крест стал бы грубой копией молота Тора. Второе украшение представляло собой монограмму Теодориха в золотой филиграни. Так что теперь, когда Амаламена повесила на ту же цепочку и мой пузырек с молоком Девы Марии, можно было сказать, что принцессу охраняли от опасности целых четыре амулета. По правде говоря, я надеялся, что пузырек поможет избежать самого худшего несчастья. Лекарь Фритила презрительно отозвался об амулетах, и, возможно, я и впрямь был тупым невеждой, достойным насмешек со стороны образованных людей, однако надеялся, что пузырек действительно окажется настоящим талисманом и прогонит страшный недуг Амаламены.

— Теперь, когда я так хорошо вооружена, — сказала она, все еще улыбаясь, — поведай мне, Торн, почему ты не отрастил добрую готскую бороду, чтобы…

— Чтобы прикрыть свое беззащитное горло? Я уже слышал об этом. Видишь ли, Теодорих отправил меня в качестве посла в страну, где говорят на греческом языке. А греки не носят бороды с той поры, как Александр упразднил их. Как сказал святой Амвросий: «Si fueris Romae…»[234] — или в данном случае: «Epe'i en Konstantinopolei…»[235]

Амаламена перестала улыбаться и принялась задумчиво ковырять своим кинжалом жареную котлету из рыбы. Через некоторое время она произнесла:

— Я знаю, ты хотел бы, чтобы тебя радушно приняли при дворе императора Льва. Но я сильно удивлюсь, если это произойдет.

— Почему бы и нет?

— Есть некие силы… подводные течения… о которых тебе еще не сказали. Когда сегодня днем ты был в военном лагере, разве ты не заметил ничего? Ничего удивительного?

— Гарнизон совсем небольшой, и воинов в нем гораздо меньше, чем я ожидал. — (Принцесса кивнула при этих моих словах.) — Неужели большая часть войска Теодориха уже отправилась в путь, чтобы присоединиться к нему в Сингидуне, или же оно находится где-нибудь в другом месте?

— Да, все это так. Некоторые отправились, чтобы присоединиться к королю, а иные несут службу в других местах Мезии. Но ты, возможно, не очень хорошо представляешь себе, сколько людей находится под командованием моего брата.

— Ну, я знаю, что он взял только шесть тысяч конников для осады Сингидуна. Сколько же у него еще солдат?

— Думаю, приблизительно еще тысяча конных. И около десяти тысяч пеших воинов.

— Что? Мне сказали, что ваш народ — наш народ — это примерно двести тысяч человек. Если только пятую часть остроготов составляют воины, уже получается войско примерно в сорок тысяч человек.

— Да, но только в том случае, если все они признают моего брата королем остроготов. Разве ты не слышал о другом Теодорихе?

Я припомнил, что рассказывал мне старый Вайрд, когда много лет назад мы сидели с ним у костра. И сказал:

— А ведь точно, вроде бы среди готов было несколько Теодорихов.

— Теперь их осталось только двое. Мой брат и еще старший Теодорих, троюродный брат отца, Тиудамира, его ровесник. Этот Теодорих взял себе хвастливое римское прозвище Триарус — «самый опытный из воинов».

Я попытался припомнить, что же говорил мне Вайрд.

— Если не ошибаюсь, у него есть еще одно римское прозвище? Насмешливое и унизительное?

— Да, точно, его называют Страбон. Теодорих Косоглазый.

— Ну и что же он, niu?