Хищник. Том 2. Рыцарь «змеиного» клинка

Если все ее дочери были такими же уродливыми, как зубры, то ее можно было легко принять за одного из сказочных драконов, о которых любят толковать язычники. Modar Lubo была вся в морщинах и пятнах, как и у всякой старухи. Однако складки ее кожи напоминали чешую ящерицы и были покрыты бородавками и наростами, а ее плоские старые груди выглядели такими же твердыми, как пластины доспехов. Ногти на пальцах рук и ног были длинными, словно когти, а немногие сохранившиеся зубы напоминали клыки. Она была гораздо выше, толще и волосатее своих дочерей. Кроме седой, покрытой перхотью рогожи на голове с обеих сторон рта у этой жуткой старухи торчали волосы, напоминающие усы у рыбы-сома. Хотя она не извергала, подобно дракону, из пасти огонь, ее дыхание было таким тошнотворным, что могло отшвырнуть любого противника на восемь шагов.

Остальные женщины лишь бросали на меня вопросительные взгляды. Эта смотрела злобно и с неприязнью слушала, как я представился и начал было повторять сказку, которую уже изложил Гхашанг. Я успел сказать лишь несколько слов, когда старуха прорычала нечто напоминающее вопрос:

— Zaban ghadim, balad-id? — Когда же я посмотрел на нее беспомощно, она спросила на готском: — Ты не говоришь на старом языке?

Это привело меня в еще большее замешательство, и я смог только сказать:

— Я же как раз и говорю на старом языке. Так же как и ты, Modar Lubo.

Она презрительно скривила губы, так что стали видны клыки, и фыркнула:

— Горожанка, что с нее взять! — И царственным жестом махнула своей лапой, чтобы я продолжил рассказ.

Я так и сделал, снабдив множеством подробностей ту историю, которую поведал Гхашанг, приписав все возможные мерзости своему вымышленному супругу. Особенно я упирал на то, что чувствовал себя оскверненной не только в первый раз, но всегда, когда этот негодяй заявлял о своих супружеских правах. Вдохновенно сочиняя для амазонок все эти небылицы, я постарался как можно ниже опустить голову, чтобы Мать Любовь не заметила у меня на шее ожерелье Венеры: вдруг она знала, что оно означает. Описав своего мнимого супруга как настоящее чудовище, жестокое и похотливое, я сказал в заключение:

— Я прошу убежища у тебя и твоих дочерей, Modar Lubo, и прошу также твоей защиты, потому что этот отвратительный человек не расстанется так легко с сосудом, в который с таким наслаждением вливал соки своей похоти. Он способен прийти за мной.

Старуха слегка изменила позу на своем троне и прорычала раздраженно:

— Ни один мужчина в здравом рассудке не сунется сюда.

— Акх, ты его не знаешь, — сказал я. — Он может прийти переодетым.

Мать Любовь фыркнула, совсем как дракон, и с неверием произнесла:

— Переодетым? Ты в своем уме?

Я повесил голову, отчаянно пытаясь вызвать румянец на своем лице.

— Я страшно смущена, даже не знаю, как и сказать тебе об этом, Modar Lubo. Но он… иногда силой заставлял меня играть в отвратительную игру — будто он моя жена, а я его муж. Он ложился и заставлял меня залезать на него и…

— Вот мерзость-то! Тьфу! Замолчи! — Она и все остальные женщины беспокойно задвигались и начали корчить рожи. — В любом случае вряд ли он сможет убедительно изобразить женщину!

— Мой супруг весьма преуспел в изменении внешности, он — transvestitus muliebris[42], если ты знаешь, что это такое. Он переодевался в мои одежды. И мог в таком виде обмануть кого угодно. Он даже заставил нашего львивского лекаря вырезать ему на груди карманы, куда он клал мягкие тряпочки… здесь… и здесь…

Я сделал глубокий вдох, чтобы увеличить свои груди, а затем помял их пальцами, дабы продемонстрировать, что они были настоящими. Маленькие глазки старой драконихи расширились почти до размеров человеческих глаз, то же самое произошло и с остальными walis-karja, которые собрались вокруг нас.

Я вздохнул и добавил:

— Он даже выходил на улицу в таком виде, и незнакомцы часто принимали его за женщину.

— Мы его не примем! Правда, дочери? — Все тут же утвердительно закивали своими коровьими головами. — Как бы по-женски он ни выглядел и ни вел себя, он не сможет пройти простое испытание, когда на нем выжгут клеймо. Воск плавится. Воск горит.

Ее дочери оживленно закивали и закричали:

— Bakh! Bakh!

Я так понял, что это слово обозначало у них одобрение, поэтому присоединился к ним.

— Macte virtute![43]

— Но ты, — сказала Мать Любовь, снова вперив в меня свой страшный взгляд. — Что ты можешь нам предложить? Кроме своей прекрасной лошади и красивых латинских фраз?

— Я не всегда была горожанкой, — сказал я. — Я умею охотиться, ловить рыбу, ставить капканы…

— Но ты слишком худенькая и к тому же не сможешь выполнять работу на холоде и нырять за жемчужницами. Тебе следует нарастить побольше плоти на своих тонких костях. Позаботься об этом. А теперь скажи, как много ты знаешь о нас, walis-karja?

— Ну… я слышала кучу историй. Но не знаю, какие из них правдивы.

— Ты должна выучиться. — Она сделала знак одной из женщин. — Это Морг, наша ketab-zadan — или, как бы ты сказала, исполнительница древних песен. Она будет сегодня петь для тебя. Так начнется твое обучение нашему старому языку.