Хищники

— А не будет ли опасным для общества тот механизм, который не заставляет нас бояться опасности, исходящий изнутри? Нет ли риска в том, что мы сделаемся слишком недоверчивыми по отношению друг к другу, и это ослабит социальные связи, создающие нашу цивилизацию?

— Ну, это слишком извращенная форма такого страха. А если вместо того, чтобы сплачивать нас, он начнет нас разделять?

— Вы не слишком оптимистично смотрите на состояние общества.

Быстрым жестом она указала на лес:

— Эта война делает вас оптимистом? Мы — другие, мы — существа развитые, цивилизованные! Столько лет эволюции, открытий, научных исследований того, кто мы есть, но тем не менее мы решаем наши проблемы посредством таких варварских войн? Даже в наши дни? И сколько же лет будет продолжаться такое дикарское поведение? Через пятьдесят лет мы все еще будем вести войны? А через триста лет? А через тысячу? Мы будем существовать в этом же ритме? Я думаю, что очень поучительно, Крэг, то, что мы видим сами: первая игра, в которую начинают играть дети, это игра в войну. Они учатся убивать друг друга. Это все в нас, хотите вы этого или нет, человек — это хищник. Самый ужасный из всех.

Она перевела дыхание и тихо добавила зловещим голосом:

— Все это деструктивное поведение не могло бы сохраниться при таком духовном и моральном порабощении в течение стольких лет эволюции. Но, если оно живет по мере того, как у человека предков намного больше, чем у всех видов животных на земле, несмотря на ограничения, способствующие развитию цивилизации, тогда надо реально смотреть на вещи. Все сводится к очевидному. Эти психопаты, такие люди, как убийца, которого мы ищем, находятся среди нас не случайно. И не надо этого отрицать. Они несут сообщение.

Энн с грустью смотрела на белый горизонт.

— Это сообщение о том, что в мире господствует вид, который может сохраниться только благодаря способности удерживать свое звериное превосходство. А чтобы и дальше царствовать на земле, нам надо оставаться чудовищами.

— Если я правильно понял, вы утверждаете, что страх благоприятен для человека, что мы должны отдавать себе отчет в своей звериной сущности и что осознание этого приводит нас к… неприятию самих себя как личностей. Надежды, так необходимые для нашего развития, станут очень мрачными; как не перестать любить себя и бороться за выживание вида, когда выясняется, что он представляет собой нечто чудовищное? Боюсь, что при такой динамике произойдет возврат к первичному — к доведенному до крайности индивидуализму и к получению личных удовольствий при снижении способности к сопереживанию… Это же характерно для действий убийц, которые нас преследуют? — мрачно заключил Фревен.

— Почему бы и нет? Они показывают то, что нас ждет. С самого начала этой войны я оглядываюсь вокруг себя и делаю странные выводы. На самом деле прежде я бы сказала: здравые. Все люди в той или иной степени подвержены неврозам, это очевидно. Все мы несовершенны для того, чтобы выжить в несовершенном мире. С помощью войн люди справляются с такими сильными эмоциональными напряжениями, при которых их неврозы постепенно берут верх над их воспитанностью и цивилизованностью. Войны — это ускорители эволюции инстинктивного поведения. И все, что я вижу каждый день, вполне согласуется с моими убеждениями.

Фревен молчал. В том, что она говорила, он узнавал свои собственные рассуждения. Она открыла глаза, вот и все. Это страстная увлеченность, которая ждет только впечатлений от текущей жизни, Энн тщательно анализирует и так сильно раскачивает ее, что она меняет свое направление. Его пальцы сильно сжали руль автомобиля. Но это не все. Она сказала: мы все подвержены неврозам, а ее сила состоит в умении использовать свои. Она не случайно затеяла этот разговор по поводу своего жестокого отца, это было как бы резание по живому.

— А если человечество придет к тому, чтобы делать, как вы? — спросил он. — Найти в себе силы противостоять собственным травмам детства, чтобы из них черпать энергию?

Энн повернулась, чтобы посмотреть в лицо Фревену.

— Этого недостаточно, — холодно возразила она. — Использовать свои темные стороны, чтобы они стали светлыми, говорить на тайном языке чудовищ — все это еще не значит, что ты освобождаешься из потемок своей души.

— Тогда что? Значит, мы обречены, такова мораль вашего анализа?

Энн провела рукой по лбу.

— Найдем того, кто убил Ларссона и Конрада, — устало проговорила она. — Может быть, тогда и найдем ответ.