Хищники

– Ха! Ну разумеется! – раздувая щеки, ответил следователь. – Э-э-э… Есть результаты собеседования детского психолога с потерпевшей, Наташей Ларидзе, которая полностью подтвердила заявление ее матери! – обрадованно объявил он.

– Кто психолог? Фамилия, адрес, телефон! – потребовал Гуров.

Глаза следователя при этих словах неожиданно забегали перепуганными мышками, а его лицо несколько даже позеленело. Немного помявшись, он известил, что такие данные имеются в деле, а так-то, в памяти, он их не держит. Но он может точно сказать, что девочка в ходе общения с психологом подтвердила факт сексуальных домогательств со стороны отчима. То бишь Бориса Вологодцева. Заключение специалиста он изучил буква в букву.

– Бессовестное вранье! – донесся слабый голос с больничной кровати. – Сама Наташа этого сказать не могла! Это Стешкины фокусы. Ей нужно от меня избавиться, вот и вся причина…

Лежавший на койке худощавый мужчина с осунувшимся лицом, поросшим трехдневной щетиной, с надеждой во взгляде обернулся к Гурову. Это был взгляд безнадежно тонущего, который вдруг увидел общеизвестную спасительную соломинку.

– Гражданин Вологодцев, сами вы что можете сказать в свое оправдание? – Голос Льва был суховатым и строгим.

– Что могу сказать? – беспомощно пожал плечами Борис. – Ну, только то, что я этого не делал! А-а-а, вот! Пусть мне хотя бы скажут, где и когда именно я покушался на Наташу, при каких обстоятельствах. Ну-у… Пусть проведут, как это называется… М-м-м… следственный эксперимент! Пусть проверят меня на детекторе лжи! Я готов на любую проверку своей невиновности!

Гуров молча измерил взглядом переминающегося с ноги на ногу следака, на лице которого отразилась мученическая гримаса.

– А почему задержанный не проинформирован о предъявленном ему обвинении, на что он имеет полное право? – Слова Гурова тяжелыми, грозовыми тучами повисли во внезапно сгустившейся атмосфере изолятора. – К нему адвокат был допущен?

– Понимаете… Э-э-э… – Теперь следак говорил, спотыкаясь и заикаясь. – Он просьб таких не высказывал. Тем более, он сейчас в больнице… Вот… И-и-и…

– Друшмалло, что за ахинею ты несешь?! Ты что заканчивал? Юридический вуз или кулинарный техникум? – резко оборвал его Лев и спросил, обернувшись к Борису: – Гражданин Вологодцев, вы настаивали на том, чтобы вам был предоставлен адвокат?

– В общем-то, да… – закивал тот, тяжело при этом закашлявшись. – Все произошло так быстро, что я вначале вообще ничего не понял. Это было как какой-то кошмарный сон. Средь бела дня к нам на работу пришли трое мили… то есть полицейских, которые прилюдно защелкнули на мне наручники, объявив при коллективе, что я обвиняюсь в изнасиловании своей падчерицы. Я пытался пояснить, что это – дикое недоразумение, какой-то нелепый бред… Но меня никто не стал слушать. Меня вытолкали на улицу и привезли в следственный изолятор.

– Когда это произошло? – быстро спросил Гуров.

– Четвертого августа, четыре дня назад. Первые минуты я вообще ничего не понимал. Я стучал в дверь камеры и требовал, чтобы мне объяснили, на основании чего меня заперли в СИЗО. В камеру зашел охранник и сказал, что, если я не прекращу буянить, меня поместят в карцер. Я потребовал адвоката. Он лишь рассмеялся мне в лицо. Потом меня вызвали вот к этому господину, и он сказал, что я должен написать чистосердечное признание. А в чем мне признаваться? Часа два без передышки следователь угрожал мне тюрьмой и всевозможными ужасами тюремного быта…

– Физические меры воздействия им не предпринимались? Ну, в смысле, он вас не бил? – Лев хмуро взглянул на Друшмалло.

Тот, всплеснув руками, издал возмущенно-обиженное «х-ха!..».

– Нет, не бил… – отрицательно качнул головой Вологодцев. – Но прессовал, что называется, от души. Да и здесь от него никакого покоя. Раза по два на дню прибегает, выжимает чистосердечное. Честно говоря, я уже начал подумывать: не уйти ли из этой поганой жизни самому?

– Вас здесь лечат? Какие-то назначения делают? – последовал очередной вопрос Гурова.

– Да как сказать? Ну, что-то там колют… Иногда… – На лице Бориса промелькнула горькая усмешка. – От господина следователя тут уже все знают, что я – серийный педофил. Соответственно, такое ко мне и отношение…

Лев молча покачал головой, после чего непререкаемым тоном объявил:

– Гражданин Вологодцев! Вы пока остаетесь здесь и будете находиться под охраной. Но к вам сегодня же будет допущен адвокат. Второе. Ближайшую неделю вы будете числиться тяжело больным, в связи с чем господин следователь сюда и носа не покажет. А если покажет, то это даст мне основания подозревать, что он сознательно подводит вас к самооговору или суициду. Верно, господин Друшмалло? И последнее. Я сейчас же поговорю с завотделением, чтобы лечили вас как положено, а не абы как да как-нибудь. Выздоравливайте!

Кивком головы он указал следаку на выход. Стоявшая в дверях Ирина, улыбаясь сквозь слезы, вышла вслед за ними, на прощание помахав брату кончиками пальцев. Тронув Гурова за рукав, она с чувством произнесла:

– Лев Иванович! Вы такой человек… Я готова перед вами встать на колени!..