Хищницы

Шабельская не осталась в долгу: «Я сама не понимала, как я, уже старая, сорокалетняя женщина, могла внушить такую безумную любовь пожилому человеку. Это мне польстило, и я ответила ему тоже серьезным чувством… Все, что он говорил сейчас – чистая ложь! Он восхищался мною, готов был делать все, что я хотела. Он говорит, что я творила массу гадостей и мерзостей, но если бы это было так, то предварительное следствие, которое велось в течение двух лет, вывело бы это наружу, однако ничего подобного не раскрылось и все обвинение свелось к подделке векселей. Какое же право имеет он обвинять меня в каких-то злоупотреблениях и мерзостях».

После небольшой паузы она продолжала: «Действительно, он со мной советовался, я ему помогала во многом, и это я докажу его письмами. Как же можно поверить, чтобы человек, живя с женщиной почти пять лет, не мог разглядеть, что это чудовище, и вдруг прозрел. Наконец красноречив и тот факт, что прожив с ним так долго, я остаюсь нищей. Я не вышла замуж, не сошлась ни с каким другим, а он, бросив меня, сошелся с другой женщиной и стоит перед вами, господа судьи, человеком вполне обеспеченным, так как он сам и его супруга обладают крупным состоянием. Я же как была, так и осталась нищей.

Он говорит, что я его афишировала. Но я ни разу не была в его служебном кабинете, я берегла его. Если я брала деньги, то никогда никому не говорила, что беру их для Ковалевского, а всем говорила, что деньги нужны мне для театра.

Он говорит, что я умела притворяться, что моя квартирная обстановка возбуждала в нем физическое отвращение, но все это ложь и я прошу проверить это свидетельскими показаниями. Ковалевский заявляет, что истратил на меня много денег. Велики, значит, были эти траты, если почти незнакомые люди давали мне подачки по 10 рублей. Где же тут логика?

Среди свидетелей, вероятно, найдутся люди, которые подтвердят, что я замолвила за Эфрона словечко, чтобы его как еврея не обошли наградой к сроку. Ковалевский не раз говорил мне и писал, что я могу распоряжаться им как хочу, что все, что я ни сделаю, он заранее признает хорошим… Если я подпишу ему смертный приговор, то и этому он подчинится».

Что сказал защитник Шабельской

Все эти свидетельства защита и обвинение интерпретировали по-разному.

Защита утверждала: одалживая деньги с векселями и без них, обещая различным лицам протекцию, Елизавета Шабельская рассчитывала на полное взаимопонимание с Ковалевским.

Присяжный поверенный Арнольд Давидович Марголин, защищавший Шабельскую, говорил: «В настоящем процессе рассматривается спор о подлоге и попутно история любви. Ковалевский покинул свою возлюбленную в самое тяжелое для нее время, когда ее материальные средства были истощены. С точки зрения защиты, экспертиза почерков ничего не дала, их подлинность или подложность не доказана.

Одни из свидетелей были друзьями Ковалевского, другие – его подчиненными. Когда Ковалевский был всесильным товарищем министра, они говорили одно, но когда настал час правосудия, они предпочли не явиться для дачи показаний. Те, кто пришел, говорили о виновности подсудимой нерешительно и, скорее, отрицательно.

Ковалевский жестоко поступил с женщиной, которую любил шесть лет, которой клялся в любви и верности, ставил ее на высокий пьедестал, и прямо с этой нравственной высоты бросил на скамью подсудимых.

Как честный мужчина, он должен был ликвидировать свои отношения к прежде любимой им женщине и рассчитаться за все ее дела, и в этом отношении, вероятно, совесть его непокойна. Если подсудимая Шабельская будет оправдана, то этим будет оказано благодеяние Ковалевскому, который, в противном случае, всю жизнь будет считаться со своей совестью».

Адвокат не защищал Шабельскую, он обвинял Ковалевского. Выиграть дело можно было, только деморализовав Ковалевского: показать, как низко обошелся тайный советник с бывшей любовницей. Шабельская плакала, крестилась, делала сентиментальные признания: «Не скрою, я была близка к Ковалевскому и ни в чем его не обманула… У меня была его фотографическая карточка, и я показывала ее одной знакомой как карточку любимого человека».

Марголин читал откровенные письма Ковалевского и заставлял Владимира Ивановича вновь и вновь признаваться в интимной связи с Шабельской. Ковалевский краснел, конфузился, но признавался.

Шабельскую обвиняли в том, что она раздавала места, Марголин в ответ приводил документ – письмо Ковалевского, в котором после мольбы о нежности, Владимир Иванович говорил: «Для Пономарева сделаю все возможное». «Ковалевский, – показывал адвокат, – добровольно позволил собой управлять». Триумф Марголина и Шабельской состоялся после выяснения обстоятельств развода Владимира Ивановича с первой женой:

– Принадлежало ли вам имение, которое вы пытались отобрать у бывшей жены?

– Нет, имение мне не принадлежало.

– Если имение вам не принадлежало, на каких основаниях вы пытались отобрать его у бывшей жены?

– На это у меня были свои цели.

– Не был ли это материальный гнет, чтобы добиться развода?

– Да.