Хищные птицы

Мандо недоумевал:

— Почему же герой войны живет, как собака, в этой богатой стране?

— Медаль-то у меня есть. Это правда, — со вздохом проговорил Стив, — да что толку? Разве медалью прикроешь черную кожу? Помню, когда министр повесил мне медаль на грудь, я захотел отметить это событие и прямиком отправился в ресторан. «Поем, думаю, по-человечески, хоть раз в жизни». Но не тут-то было. Швейцар остановил меня, правда, довольно вежливо, но все-таки остановил. «Извини, парень, — сказал он мне, — но твоя кожа не может служить пропуском в наше заведение». Я, конечно, понимаю, что он здесь ни при чем: ему приказали, но мне-то от этого не легче.

На войне я был ранен, чуть было вообще не загнулся. А когда вернулся на родину, ради которой мы все воевали и рисковали жизнью, повесили мне на грудь эту побрякушку и считают, что полностью со мной рассчитались. Я даже пожрать не могу в приличном ресторане в нашем самом демократическом в мире государстве.

В тот памятный день, когда его не пустили в ресторан, Стив купил две бутылки виски, отправился в парк и напился в стельку. Кончилось все так, как и должно было кончиться: полиция арестовала его за нарушение общественного порядка, и ему пришлось провести бессонную ночь в полицейском участке. К тому же после возвращения с войны Стив не мог устроиться на работу. Прежнее место оказалось занятым, да и кому нужен работник, лишившийся из-за ранения былой расторопности?! И ему ничего не оставалось, как впроголодь существовать на жалкую пенсию.

— Ты только подумай, мне ведь еще нету и тридцати лет! — взорвался Стив.

Невеста-мулатка не дождалась его с войны, а какая женщина теперь захочет делить с ним нищету?!

Мандо пригласил Стива в один из ресторанов, указанный в приложении к программе конгресса. За обедом он сделал негру предложение:

— Поезжай-ка ты к нам, на Филиппины. Там ты, наверное, скорее найдешь работу по своим силам и возможностям.

Однако в душе Мандо не был уверен, что все будет именно так. К тому же Стив — один из миллионов его черных собратьев.

В Соединенных Штатах Мандо не раз встречался со своими соотечественниками филиппинцами. Особенно запомнился ему пожилой человек, приехавший в Штаты с Гавайских островов еще перед войной. На Гавайях он проливал пот на плантациях сахарного тростника и ананасов, здесь — сначала гнул спину на плантациях аспарагуса в Калифорнии, а потом перебрался на лососевые промыслы в Орегон. Наконец судьба привела его на Аляску. Ему довелось многое повидать. Он общался с такими же, как он, неудачниками — филиппинцами, мексиканцами, китайцами и японцами. За адский труд благословенная Америка наградила их лишь оскорбительным прозвищем: «коричневые обезьяны». И уж упаси бог приблизиться такой «обезьяне» к белой женщине даже на почтительное расстояние. Удел их — черная работа. Однако этому человеку посчастливилось каким-то образом скопить деньги и кончить университет. Но разрекламированная любовь, которую американцы питали к своим «маленьким коричневым братьям» в годы войны, начисто испарилась с ее окончанием, и филиппинцы снова превратились в «цветных», вызывающих антипатию и раздражение «матери-Америки». Воду с маслом невозможно смешать. Так и здесь. Бедняга филиппинец, очевидно, решил, что всем его бедам наступит конец, как только он обретет американское подданство. Он думал таким образом разом решить все свои проблемы. Став полноценным американцем, он получит все права, перед ним распахнутся двери солидных учреждений, он сможет чувствовать себя равным среди свободных американцев. Наконец — это было верхом его мечтаний, — найдет очаровательную блондинку, которая станет его женой. Но вот он обрел вожделенное американское гражданство. И что же? Оказалось, что важны не бумаги и документы, важен цвет кожи.

— Да, видно, филиппинец всегда останется филиппинцем и никогда не сможет стать американцем, — со вздохом заключил Мандо, выслушав горестную исповедь своего соотечественника, задумавшего одним росчерком пера изменить свое положение. — Даже на Филиппинах найдется немало таких людей, предпочитающих слыть иностранцами в своей собственной стране. Они и говорят, и одеваются, и ведут себя, как иностранцы. Есть целые семьи, говорящие даже дома по-английски, считающие зазорным носить национальные костюмы — «баронг тагалог», смотреть филиппинские фильмы и пьесы, читать на родном языке и даже есть рис. Выглядят они довольно смешно.

— А что же в таком случае делать мне? — спросил его вконец уязвленный и пристыженный знакомый. — Я ведь теперь человек без родины. Почти половину жизни провел на Гавайях и в Штатах. Боюсь, что, если вернусь на Филиппины, там мне будет еще хуже.

— А чего, собственно, вы боитесь на Филиппинах? Что придется отказаться от каких-то привычек? По-моему, здесь у вас трудностей вдвое больше, чем было бы на родине. Ведь на Филиппинах вы не будете подвергаться угнетению и дискриминации. Съездить за границу для расширения кругозора совсем неплохо. Но полученные знания надо использовать у себя дома. Никакая чужбина не способна заменить родины.