Хитрая затея

По бумагам выходило, что из этих ста двенадцати человек большинство — семьдесят девять — имело второй разряд одарённости. Мне даже интересно стало, откуда их столько взялось, и я не поленился изучить бумаги более внимательно, выискивая там не только сведения об одарённости, но и другие. Ну да, тех, кто родился в самой Туле или земле Тульской, среди них оказалось не так и много. Вот интересно, кстати, сами люди тянулись из других мест в Тулу работать на завод, или же заводское начальство как-то их привлекало? Надо будет спросить…

Из оставшихся тридцати трёх человек у пятнадцати был первый разряд, а у восемнадцати — аж третий. М-да, что одни, что другие станут источником некоторых сложностей — первым будет сложнее учиться, и мне придётся уделять им особое внимание, вторые же наверняка посчитают, что сами с усами, и слушать меня будут вполуха, так что и за ними надо будет следить в оба, чтобы не отлынивали от учения. Впрочем, это в том случае, если я, как это было в Александрове, буду заниматься с учениками, не деля их по разрядам. А если по этим самым разрядам их поделить? И учить потом отдельно?

Потратив несколько минут на вдумчивое осмысление этой идеи, я всё же от неё отказался. Во-первых, как ни странно, но для меня же так проще — сто двенадцать человек я поделю на четыре группы по двадцать восемь и будут они у меня учиться двумя потоками в две смены. Да, каждая группа получалась при таком раскладе в полтора раз больше, чем было на нашем заводе, но по тогдашнему своему опыту я испытывал полную уверенность, что справлюсь. А вот если сделать одну группу только с первым разрядом и вторую с третьим, то останется почти восемьдесят человек, которых опять же придётся делить на четыре, потому как группа в сорок учеников — это для меня слишком сложно. А значит, у меня получится не два потока, а три, из шести-то групп, и потрачу я на занятия с ними не восемь седмиц, а двенадцать, что при моих московских делах просто недопустимо.

Во-вторых, общие занятия с одарёнными разных разрядов, как показал опыт того же Александрова, да и Усть-Невского тоже, полезны для самих учеников — слабые будут тянуться хотя бы к среднему уровню, а сильным придётся им в том помогать, причём вне зависимости от своего на то желания, просто из-за того, что практические работы по учебному курсу предусматривают совместное выполнение.

Где-то к середине обучения первого потока я дал себе слово в дальнейшем группы более двадцати человек не собирать. Нет, и с этими, в полтора раза большими, справлялся, но именно что справлялся, всё же тяжко мне приходилось, и если бы не Ваня Лапин, я бы, наверное, имел весьма серьёзные основания опасаться за ход и качество обучения. Иван, дай Бог ему здоровья, помог мне с самым сложным и тяжёлым для преподавателя — с практическими работами, точнее, с контролем за их выполнением. Правильным выполнением. А объяснять и отвечать на вопросы у меня и без него неплохо выходит. Впрочем, я уже пару раз Ивану и некоторые вопросы учеников переадресовывал — и им полезнее получить ответ от более-менее опытного практика, и Ваня потихоньку привыкает к новому для себя делу. Вот честное слово, отправлю я Лапина в университет, чтобы ему там голову правильно настроили, не одному же мне в своей артефакторской школе преподавать…

Преподавать, однако, мне вскоре пришлось не только артефакторику и не только на заводе. Что с Варварой происходит что-то не то, я заметил где-то к концу работы с первым потоком учеников. Обещанное знакомство с супругой капитана Макушина, устроенное ей генеральшей Тренковой, поначалу имело вполне ожидаемые последствия в виде совместных походов в самые приличные в городе места, где можно предаться покупательству и сладкоедению за неспешной беседой о всяческих женских интересах, но вот потом… Я вдруг обратил внимание на то, что давно уже не видел супругу в её любимом розовом платье. Потом и в бирюзовом тоже. Потом Варенька под разными предлогами стала оттягивать до ночи совместное исполнение нами самой приятной из супружеских обязанностей, а раньше-то сплошь и рядом ещё засветло начинали. Я уж было подумал о том самом положении, которое применительно к благородным особам здесь именуют непраздным, но причина столь странного поведения Вари оказалась совсем иной.

— Нет! Не надо! — Варя сбросила мою руку со своего животика, едва я начал его поглаживать, побуждая супругу к ночным забавам. — Не трогай…

— Что такое, Варежка? — я, честно говоря, пребывал в полном недоумении, не сказать бы сильнее. — Что с тобой?!

— Я… я, — Варя почти по-детски всхлипнула, — я… потолстела! Корсет полностью не затягивается и лучшие платья уже не выходит застегнуть! — тут моя жёнушка по-настоящему, что называется, в три ручья разревелась.

Захлёбываясь плачем, Варенька жаловалась на свою горькую судьбу, нагромождая одно на другое самые ужасающие события, что неминуемо должны последовать за порчей фигуры — от угасания моего к ней интереса до жгучего стыда за свою внешность, что теперь будет преследовать её неотвязно.