Хитрая затея

Крамниц тем временем сложа руки не сидел и ему удалось прояснить ещё одну сторону дела, и снова далеко не самую существенную. Иван Адамович сделал правильные выводы из нашего с ним недавнего разговора о том, что хозяин каретного двора Ланг рассказал ему не всё, и побеседовал с Францем Антоновичем ещё раз. Да не просто побеседовал, а выяснил, что незадолго до того, как нанять у Ланга карету, Артман-Артамонов дважды нанимал у него ещё и двуколку, в которой Ланг обыкновенно разъезжал сам. Брал он её каждый раз рано утром, а возвращал уже к вечеру. Дней Ланг опять-таки точно не помнил, но уверял, что это было точно до наёма кареты. Иван Адамович пребывал в убеждённости, что уж один из тех разов ездил Артман на двуколке копать могилу для Ташлиной и Данилевича. С приставом я тут был согласен — мы знаем, что Ташлину тёмно-синяя карета забрала с постоялого двора в Беляеве в пять часов пополудни, стало быть, если бы яму не заготовили заранее, копать её пришлось бы в сумерках, а то уже и в темноте. Но теперь надо ждать, когда в Риге губные схватят Артмана и привезут его в Москву, тогда уже всё прояснится окончательно.

А потом Крамниц затих. Первые дни я как-то и не обращал на это внимания, своих дел хватало, потом решил, что пристав заработался, ещё дня два-три тешил себя надеждами, что Иван Адамович накопал чего-то такого-этакого и много, затем предвкушал, как он все свои находки на меня вывалит, но когда подходила к концу вторая седмица его молчания, не выдержал и позвонил Крамницу по телефону. Я, помнится, жаловался уже, как безбожно здесь телефоны искажают голоса, но даже через телефон чувствовалось, что пристав сильно устал, что Иван Адамович немедля и подтвердил.

— В понедельник приходите, Алексей Филиппович, может, хотя бы день отдохну, — попросил он. Что ж, в понедельник, так в понедельник. Надо ли говорить, что в понедельник я двинулся в Знаменскую губную управу прямо к самому началу присутственных часов?

Крамниц, едва я прибыл, велел подать чаю и начал знакомить меня с положением дел среди проживающих в Москве остзейских немцев. Поначалу я не понял, зачем приставу это понадобилось, однако же рассказывал он очень интересные вещи и я быстро втянулся, внимательно его слушая.

Если верить Ивану Адамовичу, а не верить ему у меня никаких оснований не было, какого-то единого общества остзейских немцев в Москве не имелось. Прежде всего разделялись они по сословной принадлежности, причём купцы и мещане немецкие, как приехавшие в Москву с берегов Балтики, так и потомки таких приехавших, держались друг за друга куда как крепче, нежели представители благородных сословий. Более того, многие дворяне из остзейских немцев, состоявшие на государевой службе, вообще не поддерживали связей с земляками.

— Как вы, например, Иван Адамович? — поинтересовался я.

— Я не остзейский, — с заметной гордостью ответил Крамниц. — Мои предки из Бранденбурга!

Но всё же несколько дворянских семей с остзейскими немецкими корнями общались между собою довольно тесно, вплоть до того, что и браки устраивали исключительно со своими остзейскими земляками. Неформальным, как сказали бы в моей прошлой жизни, лидером этой немногочисленной компании был барон фон Лауэн. Да-да, такой же чисто номинальный барон, как и Маргарита фон Альштетт, зато, в отличие от названной госпожи, вес в Москве у фон Лауэна был вполне реальным — он держал карандашную фабрику, а также торговлю привозимыми из Германии стальными перьями. Я уже вновь собирался вклиниться в повествование, спросив пристава, какое это имеет отношение к нашему делу, как Иван Адамович сам всё и объяснил.

Оказывается, место, где мы нашли тела Ташлиной и Данилевича, соседствовало с имением того самого фон Лауэна, находясь почти на самой его границе. Имение купил ещё отец барона, а нынешний хозяин ездил туда развлекаться охотою да устраивал там праздничные собрания для своих земляков. Когда Крамниц сообщил, что среди завсегдатаев тех собраний числилась и баронесса фон Альштетт, я уже не удивился.

Итак, нам с Крамницем стоило записать в заслугу то внимание, которое мы обратили на связь изучаемых нами событий с Калужской дорогой. В особенности, конечно, это заслуга Ивана Адамовича, потому как именно он нашёл здесь связь не только с событиями, но и с персоналиями розыска. Что же, раз уж дело, как я говорил, пребывало в зимней спячке, то теперь лёд тронулся — все предшествующие маленькие подвижки накопились и общими усилиями столкнули, наконец, розыск с мёртвой точки. Мы с Иваном Адамовичем имели бы полное право принимать поздравления, если бы было кому нас поздравить. А раз некому, то я от души поздравил Крамница, а он меня.

— И что дальше делать будем? — спросил я Крамница, когда мы отметили успех, выпив по рюмочке.

— Ждать, — ответ, признаться, меня удивил.

— Чего же именно? — затребовал я разъяснений.