Хитроумные обманщики

Характеристика, как видим, довольно злая и точная. Кто-то, надо полагать, постарался соответствующим образом настроить царя. Впрочем, не так уж трудно предположить, кто именно. Достаточно назвать одно имя, весьма могущественное, чтобы понять, откуда дул ветер. Брат царя Константин Павлович, в недавнем прошлом фактический наместник в Королевстве Польском, всегда относился к Витту неприязненно, называл его обманщиком и негодяем, «канальей, подобно которой свет не производил», и для которого не существуют ни религия, ни закон, ни честность. И хотя Константин незадолго перед тем почил в бозе, мнение его продолжало оказывать влияние на царя, а враги Витта умело этим пользовались.

К тому же была жива княгиня Лович, из-за которой, собственно, не состоялось восшествие Константина на российский престол. Морганатическая супруга великого князя, полька по рождению, переняла отношение к Витту от своего супруга и, надо думать, тоже не способствовала его преуспеянию. К тому же у нее могли быть и личные счеты с Виттом — когда-то он пытался ухаживать за ней.

Получив ответ Николая, Паскевич спешит успокоить его, уверяет, что пресловутая полька вполне преданна законному правительству и «дала в сем отношении много залогов». Что касается ее родственных связей с поляками, то они «по сие время были весьма полезны», — замечает наместник, далее почти открыто называя вещи своими именами: «Наблюдения ее, известия, которые она доставляет графу Витту, и даже самый пример целого польского семейства, совершенно законному правительству преданного, имеют здесь влияние». Веским аргументом был довод насчет преданности ее семьи. Не один год верой и правдой служил ее отец престолу, братья — Адам, в свое время адъютант Витта, делал блестящую военную карьеру, Генрих также был связан с Виттом, можно думать, интересами полицейского сыска.

Может быть, Николай и прислушался бы к словам наместника. Но в этот момент ему, видимо, стало известно еще одно донесение. Автором его был не кто иной, как управляющий Третьим отделением А. Н. Мордвинов, сменивший на этом посту покойного фон Фока. Новый шеф сыска считал: чтобы не было причин тревожиться насчет Польши, следует заменить всего лишь одно лицо на того, «кто смыслит в делах управления и умеет держать себя самостоятельно».

Намек слишком прозрачный, чтобы его не понять. Тем более что в донесении и прямо упомянута Собаньская, «продолжающая иметь большую силу над графом Виттом».

Однако чашу терпения царя переполнило другое сообщение по поводу Собаньской.

Из Дрездена поступил о ней отзыв посланника Шредера. Не зная истинную причину появления там польки, обманутый ее провокаторским общением с соотечественниками-эмигрантами, он поспешил об этом оповестить Петербург.

Разгневанный вконец Николай переслал депешу посла наместнику в Варшаву, сопроводив ее припиской о том, что его мнение насчет Собаньской подтверждается. «Долго ли граф Витт даст себя дурачить этой бабой, которая ищет одних своих польских выгод под личиной преданности, и столь же верна Витту как любовница, как России, быв ее подданной».

Это было равносильно приговору. Впрочем, он прозвучал вполне конкретно: графу Витту открыть глаза насчет Собаньской, а «ей велеть возвратиться в свое поместье на Подолию».

Удар был неожиданный, а главное, несправедливый. Преданная служба Собаньской не прибавила ей любви тех, ради кого, собственно, она старалась — рисковала, подличала, доносила.

Для Каролины наступили трудные времена. Она оказалась на краю пропасти. Неужели у нее и у Витта есть враги на берегах Невы? Может быть, действует проклятие мстительной прабабки? Нет, скорее всего, она просто перестаралась тогда в Варшаве и Дрездене.

Поразмыслив, взвесив ситуацию и, конечно, обсудив ее с Виттом, она садится за стол и пишет своему главному шефу Бенкендорфу письмо. Прекрасным французским языком излагает Каролина свою обиду.

Ее письмо поразительно по своей откровенности. Видимо, на это и был расчет. Однако она невольно полностью выявила в нем свою безнравственную сущность. Этого-то как раз не хватало для вынесения окончательного приговора над Собаньской.

Своим посланием Бенкендорфу она разоблачила себя и представила суду Времени решающую против себя улику. (Отдельные места этого послания, где она говорит о том, что делала и узнала в Дрездене, уж здесь цитировались.) Впрочем, не будем спешить с воображаемым возмездием. Обратимся к документу.

Послание Собаньской к Бенкендорфу довольно обширное, поэтому сошлюсь лишь на те его места, где наиболее ярко она сама характеризует свою деятельность.