Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский (Часть 2)

- Кто бы мог подумать, что смелые мечты, которые зародились в душе моей жены Тересы Панса, как скоро она узнала про мое губернаторство, кончатся тем, что я снова вернусь к пагубным приключениям моего господина Дон Кихота Ламанчского? А все-таки я доволен, что моя Тереса в грязь лицом не ударила и послала герцогине желудей, потому как если б она их не послала, а тут еще я вернулся не в духе, то вышло бы невежливо. Радует меня и то, что подарок этот нельзя назвать взяткой: когда она его посылала, я уже был губернатором, и тут ничего такого нет, если за доброе дело чем-нибудь отблагодарить, хотя бы и пустячком. Да ведь и впрямь: голяком я вступил в должность губернатора, голяком и ушел, и могу сказать по чистой совести, а чистая совесть - это великое дело: "Голышом я родился, голышом весь свой век прожить ухитрился".

Так рассуждал сам с собою Санчо в день своего отъезда, Дон Кихот же, накануне вечером простившись с их светлостями, рано утром, облаченный в доспехи, появился на площади перед замком. С галереи на него глазели все обитатели замка; герцог и герцогиня также вышли на него посмотреть. Санчо восседал на своем сером, при нем находились его дорожная сума, чемодан и съестные припасы, и был он рад-радехонек, оттого что герцогский домоправитель, тот самый, который изображал Трифальди, вручил ему кошелек с двумя сотнями золотых на путевые издержки, Дон Кихот же про это еще не знал. И вот, в ту самую минуту, когда все взоры, как уже было сказано, обратились на Дон Кихота, из толпы дуэний и горничных девушек герцогини, на него глядевших, внезапно послышался голос бойкой и бедовой Альтисидоры, которая поразила слух присутствовавших жалобной песней:

О жестокосердый рыцарь!

Отпусти поводья малость,

Не спеши коня лихого

Острой шпорой в бок ужалить.

Не от алчного дракона

Ты, неверный, убегаешь,

Но от агницы, которой

И овцой-то зваться рано.

Изверг! Ты обидел деву,

Краше коей не видали

Ни в лесах своих Венера,

Ни в горах своих Диана,

Беглец Эней, Бирено беспощадный1,

Сгинь, пропади, гори в аду с Вараввой!

Ты в когтях своих кровавых,

Зверь бесчувственный, увозишь

Сердце той, что так смиренно

Быть твоей рабыней жаждет.

Ты увозишь - о злодейство!

Три косынки и подвязки,

Черно-белые в полоску,

С ножек гладких, словно мрамор.

И еще сто тысяч вздохов,

Чье неистовое племя,

Будь сто тысяч Трой на свете,

Все их разом бы пожрало.

Беглец Эней, Бирено беспощадный,

Сгинь, пропади, гори в аду с Вараввой!

Пусть безжалостен пребудет

Твой оруженосец Санчо,

Чтоб вовеки Дульсинея

Не сняла с себя заклятья.

Пусть за твой поступок низкий

Взыщется с нее, несчастной,

Ибо часто в этом мире

Праведник за грешных платит.

Пусть тебе всегда приносят

Жажда славы неудачу,

Радость - горькое похмелье,

Верность - разочарованье.

Беглец Эней, Бирено беспощадный,

Сгинь, пропади, гори в аду с Вараввой!

Пусть от Лондона до Темзы,

От Гранады до Атарфе,

От Севильи до Марчены2

Все зовут тебя коварным.

Если в "сотню", в "королевство"

Иль в "кто первый" дуться сядешь,

Пусть нейдут к тебе тузы,

Короли не попадают.

Если стричь пойдешь мозоли,

Пусть тебе их режут с мясом;

Если вырвать зуб решиться,

Корень пусть в десне оставят.

Беглец Эней, Бирено беспощадный,

Сгинь, пропади, гори в аду с Вараввой!

В то время как горюющая Альтисидора вышеописанным образом сетовала, Дон Кихот молча на нее взирал, а затем, обратившись к Санчо, спросил:

- Заклинаю тебя памятью твоих предков, милый Санчо, не скрывай от меня правды. Скажи, не захватил ли ты случайно три косынки и подвязки, о которых толкует влюбленная эта девушка?

Санчо же ему на это ответил:

- Косынки я и правда захватил, а насчет подвязок - ни сном, ни духом.

Герцогиня не могла надивиться дерзости Альтисидоры; впрочем, она и прежде знала ее за девицу бедовую, проказливую и разбитную, но все же не представляла себе, что развязность ее дойдет до такой степени, и тем сильнее было удивление герцогини, что об этой шутке Альтисидора ее не предуведомила. Герцог, желая подлить масла в огонь, сказал:

- Сеньор рыцарь! Меня возмущает, что, воспользовавшись гостеприимством, здесь, у меня, вам оказанным, вы решились похитить у моей служанки во всяком случае три косынки, а может быть, даже и подвязки: это свидетельствует о том, что у вас дурные наклонности, и противоречит общему мнению, которое о вас сложилось. Возвратите же ей подвязки, иначе я вызову вас на смертный бой, не страшась, что лихие волшебники изменят или же исказят черты моего лица, как это они сделали с моим лакеем Тосилосом, вступившим с вами в единоборство.