Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский (Часть 2)

- Просветил должно говорить, Санчо, а не засветил, - заметил Дон Кихот.

- Раза два, если не ошибаюсь, - сказал Санчо, - я просил вашу милость, чтобы вы меня не поправляли, если вам понятно, что я хочу сказать, а если не понимаете, скажите только: "Санчо, или там черт, дьявол, я тебя не понимаю". И вот если я не смогу объяснить, тогда и поправляйте: ведь я человек поладистый...

- Я тебя не понимаю, Санчо, - прервал его тут Дон Кихот, - я не знаю, что значит: я человек поладистый.

- Поладистый - это значит: какой уж я есть, - пояснил Санчо.

- Сейчас я тебя еще меньше понимаю, - признался Дон Кихот.

- Коли вы меня не понимаете, то я уж и не знаю, как вам втолковать, не знаю - и дело с концом, - отрезал Санчо.

- Стой, стой, я уже догадался, - молвил Дон Кихот, - ты хочешь сказать, что ты такой покладистый, мягкий и уступчивый, что будешь во всем меня слушаться и поступать, как я тебе скажу.

- Бьюсь об заклад, - сказал Санчо, - что вы еще попервоначалу поняли меня и постигли, а только хотели сбить с толку, чтобы я еще невесть какой чуши напорол.

- Возможно, - сказал Дон Кихот. - Ну, так что же все-таки говорит Тереса?

- Тереса говорит, - отвечал Санчо, - чтобы я охулки на руку не клал, уговор, мол, дороже денег, а после, мол, снявши голову, по волосам не плачут, и лучше, дескать, синица в руках, чем журавль в небе. И хоть я и знаю, что женщины болтают пустяки, а все-таки не слушают их одни дураки.

- И я то же говорю, - согласился Дон Кихот. - Ну, друг Санчо, дальше: нынче у тебя что ни слово - то перл.

- Дело состоит вот в чем, - продолжал Санчо. - Ваша милость лучше меня знает, что все люди смертны, сегодня мы живы, а завтра померли, и так же недалек от смерти птенец желторотый, как и старец седобородый, и никто не может поручиться, что проживет на этом свете хоть на час больше, чем ему положено от бога, потому смерть глуха, и когда она стучится у ворот нашей жизни, то вечно торопится, и не удержать ее ни мольбою, ни силою, ни скипетром, ни митрою, - такая о ней, по крайности, молва и слава, и так нам говорят с амвона.

- Все это справедливо, - заметил Дон Кихот, - только я не понимаю, к чему ты клонишь.

- Клоню я к тому, - отвечал Санчо, - чтобы ваша милость мне точно сказала, сколько вы могли бы положить мне в месяц жалованья, пока я у вас служу, и не можете ли вы положенное жалованье выплачивать наличными, а то служить за награды я не согласен, потому они или поздно приходят, или не в пору, или вовсе не приходят, а со своими кровными я кум королю. Словом, мало ли, много ли, а я хочу знать, сколько я зарабатываю: курочка по зернышку клюет и тем сыта бывает, а потом: немножко да еще немножко, ан, глядь, и множко, и ведь все это в дом, а не из дому. Конечно, если так случится (хоть я уже не верю и не надеюсь), что ваша милость пожалует мне обещанный остров, то не такой же я неблагодарный и не такие у меня загребущие руки, чтобы по исчислении точной суммы дохода с этого острова я не согласился соответствующую долю придержать.

- Разумеется, друг Санчо, придержать для себя всегда выгоднее, чем удержать в пользу кого-нибудь другого, - заметил Дон Кихот.

- Ах да, - сказал Санчо, - конечно, мне надлежало сказать: удержать, а не придержать, ну, ничего, ведь вы, ваша милость, и так меня поняли.

- Понял, понял, - сказал Дон Кихот, - все твои тайные мысли насквозь вижу и знаю, в чей огород летят камешки бесчисленных твоих пословиц. Послушай, Санчо, я с удовольствием положил бы тебе жалованье, когда бы хоть в каком-нибудь романе о странствующих рыцарях я сыскал пример, который, как в щелочку, дал бы мне подглядеть и показал, сколько обыкновенно зарабатывали оруженосцы в месяц или же в год. Однако я перечитал все или почти все романы и не могу припомнить, чтобы какой-нибудь странствующий рыцарь назначал своему оруженосцу определенное жалованье, - я точно знаю, что все оруженосцы служили за награды, и в один прекрасный день их сеньоры в случае удачи жаловали их островом, или же чем-либо равноценным, или, по малой мере, титулом и званием. Если вы, Санчо, этими надеждами и расчетами удовольствуетесь и захотите возвратиться ко мне на службу, то милости просим, а чтобы я стал нарушать и ломать древний обычай странствующего рыцарства, это вещь невозможная. Так что, любезный Санчо, ступайте домой и объявите вашей Тересе о моем решении, и если и она и вы согласитесь служить мне за награды, то bene quidem1, если же нет, то мы расстанемся друзьями: было бы зерно на голубятне, а голуби-то найдутся. И еще примите в рассуждение, сын мой, что добрая надежда лучше худого именья и хороший иск лучше худого платежа. Выражаюсь я так для того, Санчо, чтобы показать вам, что и я не хуже вашего могу сыпать пословицами. В заключение же я хочу вам сказать и скажу вот что: если вам не угодно пойти ко мне на службу за награды и разделить мою участь, так оставайтесь с богом, но уж потом пеняйте на себя, я же сыщу себе оруженосца послушнее и усерднее вас и не такого нескладного и не такого болтливого, как вы.