Хитрый Панько и другие рассказы

Второй враг — учитель Мицько, потому что он должен был обратиться к директору с речью от имени учителей. Директор его очень боялся, ожидая, что, когда Мицько будет выступать, кто-нибудь обязательно засмеется, так как все уже знали эту речь.

Третьим врагом в глазах директора был чиновник Болотневич, потому что он был регентом хора, выучил «многая лета» на новый мотив и должен был пропеть с хором это «многая лета» тотчас же после следующих слов Мицька: «Пусть же господь всевышний по благоволению своему сохранит вас на благо общества многие и многие лета!»

Директору казалось, что каждая нота из «многая лета» будет бить его камнем по голове. Потому что он сам был певчим и знал, что петь вместе с другими — искусство небольшое, а стоять рядом и слушать пение, не зная при этом, куда руки девать, как держать голову и что делать с ногами, — вот это ужасно.

Так и стоял господин директор — понурившись, щупленький, маленький. Его глаза непрерывно бегали, — ни на кого не мог он долго смотреть без того, чтобы сразу не покраснеть. Смирный, как овечка, он точно умолял: «Ну чем я виноват перед вами, чего вы от меня хотите?»

Но его так и не пощадили.

Первой выступила вперед девочка в красной юбочке и проговорила дрожащим и тихим голоском:

— Высокоуважаемый господин директор! Никто не может выразить той печали, которую мы чувствуем в своих сердечках потому, что вы нас покидаете. Мы завидуем тем нашим подругам, которые будут слушать ваши мудрые поучения, осчастливленные вашей доброжелательной заботой. Примите, любимый наш господин директор, этот скромный подарок на память от благодарных учениц!

При этих словах девочка подала ему роскошный альбом.

Господин директор принял подарок, умилился, сконфузился и чуть не заплакал. Собирался ответить красивыми словами на эту детскую речь и начал так:

— Я, право, не знаю, не знаю, чем заслужил… — но не докончил, потому что дверь скрипнула, а Болотневич, стоявший с краю, шепнул:

— Пришли пан уездный начальник!

Господин директор замолчал и побледнел, а все остальные так испугались, точно между ними появился не уездный начальник, а сам бес из пекла.

Ведь если бы уездный начальник появился среди учителей и чиновников с палкой в руках и одного хлопнул по голове, другого вытянул по спине, третьего треснул по затылку и т. п., так все закричали бы, сбились бы в кучу — и страх прошел бы. А беда в том, что начальник не бьет; он только смотрит и видит, слушает и слышит, говорит и соображает.

Посмотрит начальник на панка, у панка в жилах кровь стынет: «А вдруг, — думает, — увидел на мне что-то такое, чего не следовало бы!» Слушает начальник панка, а панок весь дрожит, — потому что боится, как бы не сказать чего-нибудь лишнего. Заговорит начальник с панком, у панка душа уходит в пятки, — потому что вдруг не поймет как следует слов начальника и не будет знать, как правильно ответить.

Вот почему все так перепугались, и никто не знал, что делать. Испуг был так велик еще и потому, что никто не ожидал появления начальника на проводах. Только дети не испугались: спокойно смотрели на высокого пана начальника и удивлялись, почему их директор так побледнел. Дети не знали, что значит начальник!

III

А уездный начальник, высокий, чуть не под потолок, стоял в дверях и всех оглядывал с высоты сквозь очки — хотел удостовериться, не помешает ли речам, если скажет: «Добрый вечер, господа!» Очки в теплой комнате запотели, и начальник ничего не видел, — поэтому и поднял руку, чтобы снять очки и протереть их.

От этого у всех по спине пробежали мурашки, будто начальник не очки снимал, а замахнулся длинной палкой над головами присутствующих. Но вот все пришли в себя и взапуски бросились к начальнику, опережая друг друга. Первым подбежал бургомистр Травчук и, низко кланяясь, сказал:

— Мое почтение пану начальнику! Нам очень приятно, очень радостно…

— …видеть пана начальника среди нас, особенно на сегодняшнем торжестве, столь для нас важном…

Это уже добавил за бургомистра кроткий Болотневич. А господин директор оставил девочку и с альбомом подмышкой причалил к начальнику. Опустив голову, он приблизился робко, как подсудимый, и оправдывался в таких выражениях:

— Право, не знаю, чем я заслужил, что пан начальник изволили явиться. Осмеливаюсь полагать это необыкновенною честью для себя.

И слезы благодарности, которые господин директор накопил еще для детей, решительно закапали перед начальником и не дали директору говорить. Ему стало как-то не по себе, и это ужасно терзало его.

Выручил его из этой беды Мицько.

— И мы, — прогремел Мицько декламаторским тоном, — мы благодарим пана начальника за честь!

Как громко начал, так же громко и закончил Мицько, а тишина вокруг него стала еще мертвенней. Мицько понял: беда! Но он был очень находчив и проворен и, может быть, больше всех боялся пана начальника. Подумал лишь минутку, — одну минуточку, — лицо его сразу прояснилось.