Хьюстон, у нас проблема

Если съемки начинаются через месяц, это значит, что с утра до ночи я буду отсутствовать. А мать ведь надо будет возить на химию. Нужно будет попросить кого-нибудь. Нанять. Или отказаться от съемок. Но от съемок нельзя отказываться, только не сейчас!

Надо все это как-нибудь организовать.

Жаль, что я столько денег потратил на Канары.

Кому я хотел сделать назло?

Канары с Мартой были бы совсем другими. Но Марты нет. И не будет.

Если я сейчас откажусь – меня уже больше никто и никуда не позовет. Такой случай бывает раз в жизни. И это очень редкое явление – чтобы актриса могла сама выбирать себе оператора. Это могут себе позволить только настоящие звезды.

Что же мне делать?

* * *

– Как ее зовут? – старичок склоняется к большой легавой. Та не обращает на него никакого внимания. – Длинное имя какое. Я-то предпочитаю покороче, оно сподручней как-то, но это, конечно, дело вкуса, о вкусах не спорят. А короткое имя и выговаривать легко, Джек, например.

* * *

А может быть, Инга права?

Если бы я не был таким мямлей, то жизнь моя была бы в разы лучше, это точно. Позвоню Алине, может, она прямо сегодня со мной встретится. Набираю ее номер, жду десять гудков, автоответчик не работает. Пишу смску: «Пойдем перекусим вечером? Я хочу с тобой поговорить. И.».

* * *

– Вы заходите, я могу подождать. Столько ждал – пять минут еще подожду, что уж.

Старичок цепким взглядом осматривает приемный покой, не упускает из виду никого. Вот сейчас он хватает за руку молодого человека с пластиковым контейнером.

– А у вас тоже собачка?

Молодой человек не отвечает, садится рядом со мной.

– Такое время, кто мог подумать. Раньше-то как-то более по-божески было. Животных хоронили, а теперь чего только не придумают, чтобы с человека лишнюю денежку вытянуть.

Пусть себе болтает, мне лично он не мешает.

Неужели старость всегда выглядит именно так? Он пропустил вперед уже четверых, ему явно вообще некуда спешить. И где еще он мог бы найти столько слушателей? Значит, именно так выглядит одиночество? А моя мать – она доживет до старости? Ей ведь всего пятьдесят восемь. И вот уже двадцать лет она вдова. Она была, следовательно, ненамного старше меня, когда осталась одна. Черт возьми – всего-то на шесть лет старше!

– А как заболеют, так человек мучается, что помочь не может. Мой вот тут, в корзинке. Знаю, что выглядит неважно, потому что болеет он. Ему в феврале семнадцать лет исполнилось. Ну и что, что старый? Я вон тоже не молодой. Врач-то блондинчик сказал, что, если не поправится, – надо будет усыплять. А он не поправился. Может, еще что придумают. Только жалко живое существо мучить-то. Потому что они же так норовят полечить, чтобы у тебя в кошельке ничего не осталось. Ну и вот, мучаешься с этим своим животным и его мучаешь. И что делать – не знаешь. А врач говорит – сами решайте, он и сам не знает, что делать. А я что, Господь Бог или кто? Вы заходите со своей собакой, я еще подожду. Мы можем и подождать. Нам не к спеху, правда, Шарик? Разве же мог я подумать, что так мне с собакой повезет?

Вокруг тишина. А я всегда думал, что в таком месте, где собираются собаки, кошки, хомяки и попугаи, ну, то есть всякие животные, – там всегда драки и вопли. А тут – абсолютная тишина. И только этот несчастный старик все время говорит.

– Видите, пани, как дышит? Только мучается, бедняга. На прошлой неделе капельницы ему ставили. С начала месяца двести злотых уже потратил. А не помогло.

Женщина с маленькой собачкой на руках входит в приемный покой, от двери идет волна жара. Женщина оглядывается, я встаю, уступаю место. Старичок оживляется.

– Если вы торопитесь, так я вас пропущу, вы только спросите, не нужно по-хамски вперед лезть. Нет-нет, я не говорю, что вы хамка, боже упаси, я вообще говорю. Что вообще это правильно было бы. А я посижу, подожду, что уж, могу и посидеть. – Он склоняется к корзинке: – Ну что, маленький, посидим еще чуть-чуть? – Этот его пес еле дышит.

А потом старичок поднимает на меня глаза – они у него очень синие и печальные.

– А можно я выйду еще разок, вы мне место займете, хорошо? Пройдемся немножко. И вернемся. Сразу вернемся. Я его вынесу на улицу, пусть еще посмотрит на мир. Да? Ну, спасибо вам большое. Пани, вы пропустите этого пана, у них же кровь вон течет! Они зашьют, раз-два – и готово, он даже не почувствует, вот увидите! Простите, простите, я скоро вернусь.

Я беру своего Геракла на руки, ветеринар мне улыбается – может, все-таки выздоровеет?

– Я уже ухожу, пусть вон тот пан вам посторожит место, ладно?

Пакую Геракла в розовую сумку, ну и что, что она розовая? А какую матушка должна была купить, черную? Траурную? Понятно же, что собака не моя.

– Я же говорил, будет лучше. Этот пан уже с прошлой недели ходит, – вдруг сообщает старичок, как будто это всем должно быть очень интересно.

И поднимает свою корзинку. Таксик свернулся калачиком в самом углу. Я пропускаю их в дверях вперед.

– Спасибо, спасибо. Хорошо, что лучше-то собаке, как хорошо.