Хижина дяди Тома

Легри, как и многие тираны, о которых рассказывается в истории, управлял своими рабами, пользуясь, как одним из лучших средств, враждой между своими подручными. Так, например, Сэмбо и Квимбо от всей души ненавидели друг друга, а их обоих ненавидели все остальные негры на плантации. Играя на этой взаимной вражде, заставляя одного доносить на другого, а всех остальных на этих двоих, Легри был спокоен, что ничего не произойдет на плантации, не став немедленно известным ему.

Человеку трудно жить, не сближаясь с людьми. Поэтому Легри допускал временами известную короткость в отношениях со своими двумя подручными — короткость, которая могла стать для них роковой, ибо в любую минуту по первому знаку хозяина каждый из них готов был перегрызть горло другому. Их вид, когда они подобострастно кружили вокруг Легри, мог служить лучшим доказательством того, насколько жестокий и грубый человек стоит ниже зверя. Словно вырубленные топором черты лица, большие глаза, с завистливой злобой следившие за движением соперника, хриплые звериные голоса, свисавшая лохмотьями одежда — все это находилось в полном соответствии с местом, в котором развертывалось действие.

— Сэмбо! — приказал Легри. — Отведи этих негров в поселок. Вот женщина: я купил ее тебе в жены, — добавил он, отделяя мулатку от Эмелины и толкая ее к Сэмбо. — Я ведь обещал привезти тебе жену.

Женщина в волнении отскочила назад.

— О хозяин! — воскликнула она. — Ведь у меня в Новом Орлеане остался муж.

— Что ж такого? А здесь тебе разве не понадобится муж? Молчи и убирайся!

Легри щелкнул бичом.

— А ты, красавица, пойдешь со мною в дом, — сказал он, взглянув на Эмелину.

В это самое мгновение в одном из окон появилось бледное, искаженное ненавистью лицо. Когда Легри открыл дверь, послышался резкий и властный голос женщины, произносившей какие-то слова. Том, с искренним участием следивший взглядом за Эмелиной, услышал этот голос.

— Молчи! — злобно прошипел Легри, обращаясь к говорившей. — Тебе назло сделаю все, что захочу!

Больше Тому ничего не удалось уловить: ему пришлось последовать за Сэмбо в поселок.

Поселок представлял собою подобие длинной улицы, вдоль которой выстроились грубо сколоченные хижины. Он был расположен на некотором расстоянии от хозяйского дома. Грязной и мертвой казалась эта улица, и отталкивающее, мрачное впечатление производили жилища. Том чувствовал, что ноги подгибаются под ним. Он все время тешил себя мыслью, что у него будет хоть маленькая хижина, конечно, самая неприхотливая, но все же такая, которую он мог бы превратить в чистый и уютный уголок, — приют, куда он мог бы укрыться со своими мыслями после тяжелого трудового дня. Он заглянул в несколько хижин. Они мало чем напоминали человеческое жилье. Не было никакой мебели. Ворохи грязной соломы на полу, затоптанном множеством ног, служили постелью.

— В которой хижине мне устраиваться? — с мрачной покорностью спросил он Сэмбо.

— Не знаю. Вот хотя бы в этой. Здесь, пожалуй, найдется еще место для одного. Повсюду набито множество негров. Даже не знаю, куда вас всех рассовать…

Был поздний вечер, когда в поселок вернулась орава людей, и по жалким лачугам разбрелись мужчины и женщины в грязных лохмотьях, вряд ли готовые особенно охотно потесниться и предоставить место вновь прибывшим. Шум слышался со всех сторон. Резкие гортанные крики и спор доносились с той стороны, где находилась ручная мельница. Все рабы были вынуждены сами молоть подгнившие кукурузные зерна, из которых затем они пекли лепешки, составлявшие их жалкий ужин. Весь день с раннего утра люди провели в поле, склонившись под неумолимым бичом надсмотрщика.

«В чем дело? — спросит, быть может, какой-нибудь малоискушенный человек. — Разве так уж трудно собирать хлопок?» Бесспорно, нет! Но ведь не так уж страшно терпеть, когда на голову капля по капле стекает вода. А между тем даже сама инквизиция не могла придумать более страшной пытки, чем эти капли, непрерывно, равномерно падающие на голову осужденного. Даже легкий сам по себе труд может стать нестерпимым в силу своей продолжительности и тоскливого однообразия и еще от сознания, что делается эта работа не по собственной воле.

Люди проходили мимо Тома, и он с тоской вглядывался в их лица, ища среди этой толпы хоть одно приветливое. Лица мужчин были изможденные, хмурые, отупевшие. Женщины выглядели слабыми и грустными, в их глазах отражалось безнадежное отчаяние. Скрип мельничного жернова раздавался до поздней ночи. Жерновов было мало, и так как более сильные отгоняли слабых, то этим несчастным приходилось молоть свое зерно уже после всех остальных.

— Эй ты! — крикнул Сэмбо, подходя к мулатке и бросая перед ней на землю мешок маиса. — Как тебя зовут?

— Люси, — ответила женщина.

— Так вот, Люси, ты теперь моя жена. Смели это зерно и испеки из него лепешки.

— Я не жена тебе! — со смелостью, которую породило отчаяние, крикнула женщина. — Никогда я не буду твоей женой!

— Ах, вот ты какая! — рявкнул Сэмбо, взмахнув бичом и намереваясь нанести ей удар.