Хлеб

Писаря охватила жажда поделиться мучившею его мыслью. Откровенность Галактиона подзадорила его. Он начал разговор издалека, с поповской помочи, когда с Ермилычем пил водку на покосе.

– Как это он мне сказал про свой-то банк, значит, Ермилыч, меня точно осенило. А возьму, напримерно, я, да и открою ссудную кассу в Заполье, как ты полагаешь? Деньжонок у меня скоплено тысяч за десять, вот рухлядишку побоку, – ну, близко к двадцати набежит. Есть другие мелкие народы, которые прячут деньжонки по подпольям… да. Одним словом, оборочусь.

– Грязное дело, Флегонт Васильич. Бедноту да голь обирать.

– Ах, какой ты! Со богатых-то вы все оберете, а нам уж голенькие остались. Только бы на ноги встать, вот главная причина. У тебя вон пароходы в башке плавают, а мы по сухому бережку с молитвой будем ходить. Только бы мало-мало в люди выбраться, чтобы перед другими не стыдно было. Надоело уж под начальством сидеть, а при своем деле сам большой, сам маленький. Так я говорю?

– Нечистое дело, Флегонт Васильич.

– Э, деньги одинаковы! Только бы нажить. Ведь много ли мне нужно, Галактион Михеич? Я да жена – и все тут. А без дела обидно сидеть, потому как чувствую призвание. А деньги будут, можно и на церковь пожертвовать и слепую богадельню устроить, мало ли что!

– Что же, начинай.

– Одобряешь, значит?

У Галактиона вдруг сделалось скучное лицо, и он нахмурился. Писарь понял, откуда нанесло тучу, и рассказал, что давеча болтала попадья с гостями.

– Откуда только вызнают эти бабы! – удивлялся писарь и, хлопнув Галактиона по плечу, прибавил: – А ты не сумлевайся. Без стыда лица не износишь, как сказывали старинные люди, а перемелется – мука будет.

– Нечего сказать, хороша мука. Удивительное это дело, Флегонт Васильич: пока хорошо с женой жил – все в черном теле состоял, а тут, как ошибочку сделал – точно дверь распахнул. Даром деньги получаю. А жену жаль и ребятишек. Несчастный я человек… себе не рад с деньгами.

– Силом женили – с них и взыск.

– Ничего я не знаю, а только сердце горит. Вот к отцу пойду, а сам волк волком. Уж до него тоже пали разные слухи, начнет выговаривать. Эх, пропадай все проподом!

Этот случайный разговор с писарем подействовал на Галактиона успокоивающим образом. Кажется, ничего особенного не было сказано, а как-то легче на душе. Именно в таком настроении он поехал на другой день утром к отцу. По дороге встретился Емельян.

– А, здравствуй, Емельян! Ну, как поживаете?

– Да ничего, – заметил Емельян и замялся. – Ты бы того, Галактион, повременил, а то у родителя этот старец сидит.

– Ну, и пусть сидит… Авось не съедим друг друга.

Галактион как-то чутьем понял, что Емельян едет с мельницы украдом, чтобы повидаться с женой, и ему сделалось жаль брата. Вся у них семья какая-то такая, точно все прячутся друг от друга.

– До свидания, – проговорил Емельян, видимо вырвавшийся на минутку. – Увидимся на мельнице.

– Ладно, приезжай.

Галактион давно собирался к отцу, но все откладывал, а сегодня ехал совершенно спокойно. Чему быть, того не миновать.

Михей Зотыч лежал у себя в горнице на старой деревянной кровати, покрытой войлоком. Он сильно похудел, изменился, а главное – точно весь выцвел. В лице не было ни кровинки. Даже нос заострился, и глаза казались больше.

– А, вспомнил отца! – заговорил он равнодушно, когда Галактион вошел.

– Случайно узнал, папаша, что вы больны. Отчего вы мне ничего не написали? Я сейчас же приехал бы…

– Что писать-то, милый сын? Какой я писатель? Вот смерть приходила… да. Собрался было совсем помирать, да, видно, еще отсрочка вышла. Ох, грехи наши тяжкие!

– Прежде смерти никто не помрет, – ответил из угла старец, которого Галактион сейчас только заметил. – А касаемо грехов, это ты верно, Михей Зотыч. Пора мир-то бросать, а о душе тягчать.

Это был тот самый старец, который был у Галактиона с увещанием. Галактион сделал вид, что не узнал его.

– Ох, пора! – стонал Михей Зотыч, тяжело повертываясь на своем жестком ложе. – Много грехов, старче… Вот как мышь в муку заберется, так и я в грехах.

– Не за себя одного дашь ответ, – отозвался сердито старец. – Говорю: пора… Спохватишься, да как бы не опоздать. Мирское у тебя на уме.

Старец рассердился без всякой причины и вышел, хлопнув дверью. Михей Зотыч закрыл глаза и улыбнулся.

– В скиты меня тащат, – заговорил он, – да… Оно пора бы, ежели бы… Зачем ты сюда-то приехал. Галактион?

– На заводе был у Стабровского, папаша. По пути и сюда завернул.

– Нанялся к Стабровскому в подрушные?

– Нет, я так… У меня свое дело.

– Хорошее дело, сыночек…

– Какое уж есть… Не помирать же с голоду.

– Отцу не хотел служить, а бесу служишь. Ну, да это твое дело… Сам не маленький и правую руку от левой отличишь.

Галактион замер, ожидая, что отец начнет выговаривать ему относительно жены, но Михей Зотыч закрыл глаза и опять улыбнулся.

– Думал: помру, – думал он вслух. – Тяжело душеньке с грешным телом расставаться… Ох, тяжело! Ну, лежу и думаю: только ведь еще жить начал… Раньше-то в египетской работе состоял, а тут на себя… да…

С трудом облокотившись на подушку, старик прибавил другим голосом: