Хлеб Гиганта

Джо была красива той темной, завораживающей красотой, которая рано проявляется. Ее кожа казалась матово-белой, а ресницы такими густыми и черными, что отбрасывали тени на гладком лице. В ее движениях таилось что-то чарующее,томное и страстное, но все это проявлялось невольно, без ее ведома. Хотя она и была самой младшей из троих — ей только что исполнилось двадцать лет — казалось, что она, наоборот, старше. Для нее Вернон и Себастиан были мальчишками, а Джо презирала мальчишек. Странная собачья преданность Себастиана раздражала ее. Ей нравились опытные мужчины, которые умели говорить об интересных, непонятных вещах, и при воспоминании о Поле Ламарре она на секунду опустила глаза.

2

Гостиная миссис Левинн представляла собой любопытную смесь крикливой роскоши и строгой утонченности. Крикливой она была благодаря миссис Левинн, любившей бархатные гардины, обилие диванных подушек, мрамор и позолоту. А утонченной — благодаря Себастиану. Именно он снял со стен пестрые картины и повесил только две — на свой выбор. Миссис Левинн смирилась с их «простотой», когда узнала, каких баснословных денег они стоят. Старинная испанская кожаная ширма была подарком Себастиана матери, так же как и изысканная ваза-клуазонне⁴.

Сев рядом с массивным серебряным подносом, миссис Левинн завела разговор, одновременно разливая чай по чашкам:

— Как поживает ваша мамочка? Что-то она давно не бывала в городе. Передайте ей от меня, что так и состариться недолго, — миссис Левинн засмеялась хорошим грудным смехом. — Я никогда не жалею, что купила городской особняк, равно как и загородный дом. «Оленьи Луга» — это, конечно, прекрасно, но нельзя ведь и от жизни отставать. Да и Себастиан скоро будет жить дома — а у него столько разных идей! Он во многом похож на отца Тот тоже заключал сделки вопреки советам и удваивал капитал там, где другие прогорали. Умный был человек мой бедный Якоб.

Себастиан подумал:

«Лучше бы она этого не говорила. Джо ненавидит подобные комментарии. Она вообще в последнее время сама не своя».

Миссис Левинн продолжала:

— Я взяла билеты в ложу на «Королей в Аркадии» в среду вечером. Как вы смотрите на это, мои хорошие? Не пойти ли нам?

— Я прошу прощения, миссис Левинн, — ответил Вернон, — мы бы с удовольствием пошли, но мы уезжаем в Бирмингем.

— Что ты говоришь, так вы едете домой?!

— Да.

Почему он сам не сказал «едем домой»? Почему для него это звучало так неестественно? Потому что у него, конечно, был только один дом — «Могучие Братья». Дом! Интересное слово, ведь у него столько значений! Оно напомнило ему о смешной песенке, которую истошно пел один из молодых людей Джо (какая же это несносная вещь — музыка!), теребя воротничок и заглядывая ей в глаза: «Дом, любовь — вот где мое сердце... вот где оно может быть...»

Но тогда он должен был бы называть домом Бирмингем — то место, где жила мама. Он почувствовал легкое беспокойство — он всегда чувствовал его, думая о матери. Естественно, он очень любил ее. Конечно, матерям бесполезно объяснять что-то важное, они в этом смысле безнадежны и ничего не понимают, но тем не менее он любил ее. Было бы противоестественно, если бы это было не так. Ведь он — единственное, что у нее есть, она всегда это повторяет.

Внезапно словно чертенок запрыгнул к нему в голову и неожиданно произнес:

«Что за чушь ты несешь! У нее есть дом, есть слуги, с которыми можно поговорить и поругаться, есть друзья, с которыми можно посплетничать, рядом с ней живут люди ее круга По всему этому она скучала бы гораздо больше, чем по тебе. Она любит тебя, но радуется, когда ты снова уезжаешь в Кембридж — правда, радуется этому меньше, чем ты сам».

— Вернон! — это уже был голос Джо, громкий и раздраженный. — О чем ты там думаешь? Миссис Левинн спросила тебя про «Могучие Братья», все ли еще они сдаются внаем.

Как хорошо, что, когда люди спрашивают «о чем ты думаешь?», они не хотят узнать это на самом деле! Всегда можно сказать «ни о чем», так же как в детстве он говорил «ничего».

Он ответил на все вопросы миссис Левинн и пообещал все передать маме. Себастиан провод ил их до дверей, они попрощались и вышли на одну из лондонских улиц. Джо с восторгом потянула носом воздух.

— Как я люблю Лондон! Знаешь, Вернон, я приняла решение. Я буду учиться в Лондоне. Я намерена серьезно поговорить на эту тему с тетей Мирой. И еще я скажу, что не собираюсь жить с тетей Этель, я буду жить отдельно.

— Это невозможно, Джо. Девушки не живут отдельно.

— Живут. Я могу жить вместе с подругой или подругами. Но жить с тетей Этель, вечно спрашивающей, куда я иду и с кем — это невыносимо! В любом случае, ей не нравится то, что я суфражистка

Тетю Этель, у которой они в данный момент жили, они называли тетей только с ее любезного разрешения, на самом деле она была сестрой тети Кэрри.

— Ой, я в связи с этим как раз вспомнила, — продолжала Джо, — что хотела тебя кое о чем попросить, Вернон.

— О чем?

— Миссис Картрайт, в качестве особой услуги, пригласила меня завтра на этот Большой концерт.

— Прекрасно.

— Да нет, я совсем не хочу идти!

— Придумай какую-нибудь отговорку.