Хлеб и снег

Наверное, вы уже догадались, к чему я веду. Да мне и самому неприятно об этом рассказывать долго. В общем, однажды средь бела дня я увидел, как он тащит вдоль нашей дорожки мёртвую или полумёртвую белую голубку. Иногда голубка цеплялась за что-нибудь крылом, и тогда он её нетерпеливо дёргал, как будто это был просто мешок какой-то…

Я закричал и швырнул в него первым, что попалось под руку, — здоровенной репой… Я прежде много раз кидался в этого Барсика, но никогда не попадал: всегда как-то целишься так, чтоб не попасть. Но сейчас моя репа угодила ему прямо по затылку. Он подскочил от неожиданности, выпустил голубку, но тут же схватил её снова и тяжёлыми прыжками помчался по дорожке в глубь сада. Я бросился за ним. Наверное, он плохо соображал, что делает, потому что вбежал в сарай, откуда другого выхода нет. Я остановился на пороге, глянул в холодный полумрак. Меня злобно сверлили два зелёных угля. Потом раздалось какое-то противное и жутковатое… то ли рычание, то ли мяуканье. Я разглядел в полутьме его напружиненное тело, злобно прижатые уши, оскаленную пасть — мне стало не по себе. Но тут я ещё раз глянул на неподвижную голубку, которая лежала прямо перед ним, и сказал, сказал так, что, наверное, и камень бы меня понял:

— Бандит, убийца! Убирайся отсюда, пока цел! Убирайся отсюда! Или я тебя убью сейчас же! — Я поднял с земли берёзовое полено. — Ну! Ты слышал?

Тут он струсил, сник. Суетливо и жалко, по-воровски как-то шмыгнул в дверь, видимо ожидая, что я его пну ногой.

Я поднял голубку. Она была мертва…

Я пошёл в самый дальний угол сада, где росла высокая спокойная берёза, и в её корнях закопал голубку.

Вечером, вернувшись с работы, Гриша обнаружил пропажу.

— Ну вот же мне не везёт! — сокрушался он. — Такая голубочка была… Да вы же знаете, вы её видели… Куда она девалась? Наверное, хорь взял.

Мне не хотелось говорить ему правду. И врать тоже не хотелось. Поэтому я просто ушёл. Голубку не вернёшь, а узнай Гриша, как было дело, Барсика он бы не простил.

В конце августа Гриша уехал помогать колхозникам. А через несколько дней отбыли в город и его жильцы. Соседский дом опустел. Прошла неделя, и вдруг я узнаю от мамы новость:

— А ты знаешь, Барсик-то здесь остался…

— Как же так? — удивился я.

— А кто их знает. Может, забыли. Может, нарочно оставили. Он всё-таки кот вороватый, ненадёжный кот.

— Да, — сказал я, — это верно.

Я-то знал, что это за кот!

И всё же оставить его здесь одного на голодную зиму, вернее всего на смерть, — такого я понять не мог. Может, мама ошиблась?.. Но, перебравшись через забор и войдя на террасу Гришиного дома, я увидел Барсика. Он был сейчас совсем не тот, что прежде: худой, заметно одичавший, какой-то обтрёпанный. Увидев меня, он забился в угол и зашипел…

Вот это странно в котах: они привязываются не столько к человеку, сколько к дому, где живут. И Барсик тоже. Здесь его больше никто не кормил, не гладил, не защищал. Здесь и жильём-то не пахло! А он всё равно приходил сюда. Может, считал дом своим владеньем?.. Не знаю. Но мне стало жаль этого брошенного кота. Пусть он даже и разбойник. В конце концов, он же в этом не виноват! Таким уж уродился. Вот человек, который стал разбойником, — это плохо! Это уж его вина, разбойника…

Я позвал Барсика: «Киса-киса-киса», наклонился к нему. Он зашипел, но я всё-таки взял его на руки. И он не кусался, не царапался, а очень скоро замурлыкал как ни в чём не бывало. Видно, решил, что несправедливость кончилась и слуги снова вернулись к Его Барсиковому Величеству… Э-э, да пусть думает что хочет!..

Я принёс его домой, дал молока. А он мурлыкал на всю комнату. Вошла мама и, увидев эту картину, усмехнулась:

— Принёс?

— Давай его оставим у нас, — попросил я.

— Конечно, — сказала мама, — пусть живёт. Что он нам помешает, что ли!

Дневные соловьи

Прошлый май выдался просто удивительно урожайный на соловьёв. Их, наверное, целые оркестры слетались к нам в Подмосковье. А я собственными ушами слышал одного соловья прямо у нас в московском дворе, почти в центре города: переждёт, пока ночной трамвай прогрохочет по переулку, и опять заливается, сыплет крупной серебряной дробью.

Да, просто необыкновенно много было в тот май соловьёв. Кто говорил, что это к добру, кто говорил — к недороду… А по-моему, от соловьев беды случиться не может. Люди радоваться должны, что на свете так много хороших птиц. Я, например, радовался!..

А тут вдруг ещё звонит мне один знакомый:

— Поедем соловьёв слушать.

Это было воскресное утро, шесть часов — самый сон. Я рассердился:

— Какие ж тебе, — говорю, — соловьи утром?

— Не знаю… Поют!

— Да не может этого быть!

— Поют! Я сам слышал.

Неужели правда? Мне уж стало самому любопытно. Я и думать забыл сердиться на своего знакомого… Вот удивительно! Видно, так много соловьёв к нам прилетело, что всем не хватает короткой майской ночи!