Хлеб и воля

Он сводится приблизительно к следующему: все работают — в полях, на заводах, в школах, в больницах и т. д. Продолжительность рабочего дня устанавливается государством, которому принадлежит земля, заводы, пути сообщения и проч. Каждый рабочий день вознаграждается рабочим чеком, на котором значится, скажем: «восемь часов труда». За этот чек рабочий может приобрести в магазинах, принадлежащих государству или различным корпорациям, всевозможные товары. Этот чек может также дробиться, как деньги, так что, например, можно купить на рабочий час мяса, на десять минут спичек или на полчаса табаку. Вместо того, чтобы говорить: «дайте мне на пять копеек мыла», после коллективистской революции станут говорить: «дайте мне на пять минут мыла».

Большинство коллективистов, кроме того, остаётся верным разделению, установленному буржуазными экономистами (и Марксом) между трудом сложным, требующим предварительного обучения, и трудом простым, и говорит нам, что труд сложный, т.-е. профессиональный, должен оплачиваться в несколько раз больше, чем труд простой. Так, например, один час труда врача будет считаться соответствующим двум или трём часам больничной сиделки, или трём часам труда землекопа. «Профессиональный или квалифицированный труд будет иметь ценность в несколько раз большую, чем труд простой», говорит коллективист Гренлунд, потому что этот род труда требует более или менее долгого обучения[16].

Другие коллективисты, — например французские марксисты, — не признают этого различия и провозглашают «равенство заработной платы». Врач, учитель, профессор — будут получать (в виде рабочих чеков) такое же вознаграждение, как и землекоп. Восемь часов, проведённые за осмотром больных в больнице, будут стоить столько же, сколько восемь часов работы землекопа, или работа на фабрике.

Некоторые делают ещё одну уступку и допускают, что работа неприятная или вредная для здоровья — например, работа в сточных трубах, — должна оцениваться выше, чем труд приятный. Час работы в сточных трубах соответствовал бы, например, двум часам работы профессора.

Прибавим, наконец, что некоторые коллективисты принимают также вознаграждение по группам, по корпорациям. Артель литейщиков сказала бы например: «Вот сто тонн стали. Когда мы работали над ней, чтобы добыть руду, выливать железо и т. д., нас было сто рабочих, и мы употребили на это десять дней. А так как каждый рабочий день заключает в себе восемь часов, то это составляет восемь тысяч рабочих часов для получения ста тонн стали, т.-е. восемьдесят часов на тонну». Тогда государство выдало бы им восемь тысяч рабочих чеков, по одному часу каждый, и эти восемь тысяч чеков были бы затем распределены, по их усмотрению, между всеми работающими на данном заводе.

С своей стороны сто углекопов употребили, например, двадцать дней на добывание восьми тысяч тонн угля; поэтому тонна угля стоила бы два часа, и шестнадцать тысяч чеков, по часу каждый, полученные всей артелью, были бы распределены между её членами по их собственной оценке.

Если бы углекопы стали протестовать и сказали бы, что тонна стали должна стоить всего шестьдесят часов труда, вместо восьмидесяти, или если бы врач захотел, чтобы за час его труда платили как за два часа труда сиделки, то тогда в дело вмешалось бы государство и разрешило бы их разногласия.

Такова, в немногих словах, организация, которую коллективисты хотели бы установить после социальной революции. Как видно из сказанного, их принцип — коллективная собственность на орудия труда и — личное вознаграждение каждого, сообразно потраченному им на производство времени, принимая вместе с тем во внимание и производительность его труда. Что касается до политического строя, рекомендуемого коллективистами, они принимают парламентаризм, видоизменённый введением определённого, обязательного полномочия депутатам (mandat inpératif), и referendum'а, т.-е. всенародного голосования (плебисцита), в котором каждый отвечает на поставленный вопрос да или нет.

Заметим, прежде всего, что этот порядок кажется нам совершенно неосуществимым.

Коллективисты начинают с провозглашения революционного принципа — уничтожения частной собственности, — затем сейчас же отрицают его, оставляя без изменения такой способ организации производства и потребления, который сложился именно вследствие существования частной собственности на орудия производства.

Они провозглашают революционный принцип — и вместе с тем не замечают последствий, к которым он неизбежно должен привести. Они забывают, что уже самый факт уничтожения частной собственности на орудия труда (землю, фабрики, пути сообщения, капиталы и проч.) должен заставить общество выступить на совершенно новый путь; что он должен вызвать полный переворот во всём производстве — как в его целях, так и в его средствах; что как только земля, машины и всё остальное станет считаться общею собственностью, все ежедневные отношения между людьми должны будут подвергнуться глубокому существенному изменению.