Хлеб и воля

Когда вы приходите в общественную библиотеку — только не в парижскую, а например в лондонскую или берлинскую, — библиотекарь не спрашивает вас, прежде чем дать нам нужную книгу, или хотя бы даже пятьдесят книг, какие услуги вы оказали обществу? Он просто даёт вам книги, а в случае надобности даже поможет вам найти книгу в каталоге, если вы не умеете сделать этого сами. Точно так же, за известный вступительный взнос — причём вклад в виде труда нередко даже предпочитается денежному взносу — научные общества открывают вам свои музеи, сады, библиотеки, лаборатории, ежегодные празднества, — каждому члену безразлично, будь он Дарвин, или простой любитель.

В некоторых городах, если вы работаете над каким-нибудь изобретением, вы можете отправиться в особую мастерскую, где вам отведут место, дадут столярный верстак или станок и все необходимые инструменты, все приборы, — лишь бы только вы умели ими владеть, — и предоставят вам работать сколько хотите. — «Вот вам нужные инструменты, привлеките к своему делу друзей, если найдёте нужным, соединитесь с товарищами других ремёсел — или работайте в одиночку, если вам это больше нравится, — изобретайте воздухоплавательный снаряд, или не изобретайте ровно ничего — это ваше дело. У вас есть своя идея, и этого достаточно».

Точно так же добровольцы, принадлежащие к обществу спасения на водах, не спрашивают об их звании и заслугах у матросов тонущего корабля; они пускаются в море во время бури, рискуют своею жизнью среди разъярённых волн и нередко погибают сами, ради спасения людей, им совершенно неизвестных. Да и к чему им знать их? «В наших услугах нуждаются; там находятся человеческие существа, взывающие о помощи — этого достаточно: в этом уже заключается их право на спасение. Идём же спасать их!».

Таково направление — истинно коммунистическое — проявляющееся повсюду, во всевозможных формах, в самой среде нашего общества, исповедующего индивидуализм.

Но пусть завтра какое-нибудь бедствие, например, осада города неприятелем, постигнет один из наших больших городов — страшно эгоистичных в обыкновенное время, — и этот самый город решит, что, прежде всего, нужно удовлетворить потребности детей и стариков, не справляясь с услугами, которые они оказали, или окажут обществу; что нужно накормить прежде всего именно их, и что нужно заботиться обо всех сражающихся, независимо от ума или храбрости, которые проявит тот или другой из них; а затем тысячи женщин и мужчин будут наперерыв проявлять своё самопожертвование в уходе за ранеными.

Итак, это стремление существует. Оно становится всё более заметным, по мере того, как удовлетворяются наиболее настоятельные потребности каждого, по мере того, как возрастает производительная сила человечества; ещё более делается оно заметным всякий раз, когда на место мелочных забот нашей ежедневной жизни выступает какая-нибудь общая идея.

Можно ли после этого сомневаться в том, что когда орудия производства перейдут в собственность всех, — когда работа будет производиться сообща, а труд, который займёт в обществе принадлежащее ему по праву почётное место, будет давать гораздо больше продуктов, чем требуется, — что это стремление (сильное уже и теперь) расширит область своего приложения и сделается основным началом общественной жизни?

В силу всех этих данных, а также и в виду практических соображений относительно экспроприации, о которой будет речь в следующих главах, мы думаем, что как только революция сломит силу, поддерживающую современный порядок, нашею первою обязанностью будет немедленное осуществление коммунизма.

Но наш коммунизм не есть коммунизм фаланстера или коммунизм немецких теоретиков-государственников. Это — коммунизм анархический, коммунизм без правительства, коммунизм свободных людей. Это синтез двух целей, преследовавшихся человечеством во все времена — свободы экономической и свободы политической.

II.

Принимая «анархию» как идеал политической организации, мы опять-таки лишь формулируем другое очевидное стремление человечества. Всякий раз, когда развитие европейских обществ давало им возможность сбросить с себя ярмо власти, общество так и делало, и немедленно пыталось установить такую систему взаимных отношений, которая основывалась бы на началах личной свободы. И мы видим в истории, что те времена, когда сила правительства бывала расшатана, ослаблена или доведена до наименьшей степени, путём местных или общих восстаний, были вместе с тем временами неожиданно быстрого развития хозяйственного и политического.

Мы видим это во времена независимых городов, настолько двинувших человечество вперёд, в какие-нибудь двести или триста лет, в науках, искусстве, ремёслах, архитектуре, что раньше того времени, за пять, десять веков не совершалось такого прогресса; видим на крестьянском восстании, совершившем Реформацию и грозившем уничтожить папскую власть, на свободном (в течение некоторого времени) обществе, создавшемся по ту сторону Атлантического океана, в Америке, недовольными элементами старой Европы.