Хлеб и воля

Одним словом: пусть каждый берёт сколько угодно всего, что имеется в изобилии и получает ограниченное количество только того, что приходится считать и делить! На 350 миллионов людей, населяющих Европу, двести миллионов и по сию пору следуют этим двум, вполне естественным приёмам.

Заметим ещё одно. Та же самая система господствует и в больших городах, по крайней мере по отношению к одному продукту, который находится там в изобилии: к проведённой в дома воде.

Пока воды в водопроводах достаточно для всех домов и нечего бояться недостатка, никакой компании не приходит в голову издавать законы насчёт пользования водою в каждой семье. Берите, сколько вам угодно. Если же является опасение, что воды в Париже не хватит, как это бывает во время сильной жары, компании очень хорошо знают, что достаточно выпустить предостережение в нескольких строках в газетах, чтобы парижане тотчас же, без всякого закона, сократили своё потребление воды и не тратили её попусту.

Но что сделали бы, если бы воды действительно не хватило? Тогда прибегли бы к распределению её в ограниченных количествах. Это — такая естественная, такая понятная мера, что во время двух осад Парижа в 1871-м году два раза требовали её применения ко всем жизненным припасам. — «Le rationnement!» «Всё по порциям» требовал тогда рабочий Париж.

Стоит ли входить в подробности, описывать, каким образом эта мера могла бы действовать? Доказывать, что она — справедлива, несравненно справедливее всего, что существует теперь? Эти подробности и эти описания всё равно не убедят тех буржуа — и, к несчастью, не только буржуа, но и обуржуазившихся рабочих, — которые смотрят на народ, как на стадо дикарей, готовых тотчас же перегрызться, как только правительство перестанет охранять их своим бдительным оком. Но всякий, кто хоть когда-нибудь видел, как народ решает свои собственные дела, особенно когда над ним не тяготит палка исправника и податного инспектора, ни минуты не усомнится в том, что раз только ему будет вполне предоставлено распределение продуктов, он будет руководиться в этом деле самым простым чувством справедливости.

Попробуйте сказать в каком-нибудь народном собрании, что жареных рябчиков нужно предоставить избалованным бездельникам из аристократии, а чёрный хлеб употребить на прокормление больных в больницах, и вы увидите, что вас освищут. Но скажите в том же самом собрании, проповедуйте на всех перекрёстках, что лучшая пища должна быть предоставлена слабым и прежде всего больным: скажите, что, если бы во всём городе было всего десять рябчиков и один ящик малаги, их следовало бы отнести выздоравливающим больным, скажите это только…

Скажите, что за больными следуют дети. Им пусть пойдёт коровье и козье молоко, если его недостаёт для всех. Пусть ребёнок и старик получат последний кусок мяса, а взрослый здоровый человек удовольствуется сухим хлебом; если уже дело дойдёт до такой крайности.

Скажите, одним словом, что если каких-нибудь припасов не имеется в достаточном количестве, и их приходится распределять, то последние оставшиеся доли должны быть отданы тем, кто в них более всего нуждается; скажите это — и вы увидите, что с вами все согласятся.

То, чего не понимают сытые господа, отлично понимает и всегда понимал народ; но и сами пресыщенные, если они завтра окажутся на улице и придут в соприкосновение с массой, поймут это так же хорошо.

Теоретики, для которых солдатская казарма и солдатский котелок составляют последнее слово науки, потребуют, вероятно, немедленного введения национальной кухни и общей чечевичной похлёбки, ссылаясь на то, сколько топлива и провизии можно выгадать в казарменной кухне, откуда каждый будет получать свою порцию похлёбки и хлеба.

Мы, с своей стороны, не отрицаем этих преимуществ. Мы знаем, как много топлива и труда сберегло человечество, отказавшись сначала от ручной мельницы, а затем и от печи, где каждый пёк свой хлеб. Мы понимаем, что было бы экономнее сварить сразу щи на сто семейств, чем разводить для этого сто отдельных огней. Мы знаем точно так же что, хотя есть множество различных способов приготовления картофеля, картофель всё-таки будет нисколько не хуже, если его сварить предварительно в одном котле на все сто семей.

Мы понимаем, наконец, что разнообразие кухни состоит, главным образом, в индивидуальном характере приготовления блюд каждой хозяйкой и что, если вся масса картофеля будет сварена вместе, это нисколько не помешает хозяйкам приготовить его затем, каждой по своему вкусу. Точно так же из одного бульона можно приготовить сто различных супов, на сто различных вкусов.

Мы знаем всё это и тем не менее утверждаем, что никто не имеет права заставить хозяйку получать свой картофель варёным, если она предпочитает сварить его в своём котелке, на своём огне, и что лучше сжечь лишних дров, чем заводить казарму, которая противна всякому свободно мыслящему человеку. Главное же мы хотим, чтобы каждый мог съесть свой обед где и как хочет — в своей семье, с приятелями, или же в общей столовой, если ему это лучше нравится.