Хлеб и воля

Тысячи писателей, поэтов, ученых трудились целые века для того, чтобы выработать знание, чтобы рассеять заблуждения, чтобы создать ту атмосферу научной мысли, без которой не могло бы явиться ни одно из чудес нашего века. Но и эти тысячи философов, поэтов, ученых и изобретателей были, в свою очередь, продуктом труда прошлых веков. Разве в течение всей их жизни их не кормили и не поддерживали как в физическом, так и в нравственном отношении целые легионы всевозможных рабочих и ремесленников? Разве они не черпали силы, дававшей им толчок, из окружающей их среды?

Гений Сегена, Майера и Джоуля, открывших механический эквивалент теплоты, несомненно сделал больше для того, чтобы толкнуть промышленность на новый путь, чем все капиталисты в мире. Но и сами эти гении представляют собою продукты как промышленности, так и науки: в самом деле, нужно было, чтобы тысячи паровых машин из году в год превращали на глазах у всех теплоту в механическую силу, а эту последнюю в звук, свет или электричество, для того чтобы гениальные умы могли провозгласить механическое происхождение теплоты и единство физических сил. И если мы, дети девятнадцатого века, поняли наконец эту идею и сумели ее приложить, то это опять–таки благодаря тому, что нас подготовил к этому наш ежедневный опыт. Мыслители прошлого века тоже предвидели и высказывали ее, но она осталась непонятной, потому что восемнадцатый век не вырос, как вырос наш век, около паровой машины.

Подумайте только, сколько десятилетий провели бы мы еще в неведении этого закона, давшего нам возможность перевернуть всю современную промышленность, если бы Уатт не нашел в Сохо умелых рабочих, воплотивших в меди и железе его теоретические соображения, усовершенствовавших его машину во всех ее частях и сделавших, наконец, заключенный в ее механизме пар послушнее лошади и удобнее воды, — вследствие чего она могла стать душою современной промышленности.

Всякая машина имеет в своем прошлом подобную же историю: длинную историю бессонных ночей и нужды, разочарований и радостей, второстепенных усовершенствований, изобретенных несколькими поколениями неизвестных рабочих, понемногу прибавлявших к первоначальному изобретению те мелкие подробности, без которых самая плодотворная идея остается бесплодной. Мало того: каждое новое изобретение представляет собою синтез, т. е. свод изобретений, предшествовавших ему в обширной области механики и промышленности.

Наука и промышленность, знание и его приложение, открытия и их практическое осуществление, ведущее к новым открытиям, труд умственный и труд ручной, мысль и продукт материального труда — все это связано между собою. Каждое открытие, каждый шаг вперед, каждое увеличение богатств человечества имеет свое начало во всей совокупности физического и умственного труда, как в прошлом, так и в настоящем.

По какому же праву, в таком случае, может кто–нибудь присвоить себе хотя бы малейшую частицу этого огромного целого и сказать: это мое, а не ваше?

III

А между тем в течение ряда веков, прожитых человечеством, случилось так, что все, что дает человеку возможность производить и увеличивать свою производительную силу, было захвачено небольшой горстью людей. Мы расскажем, может быть, когда–нибудь, как именно это произошло; теперь же для нас достаточно указать на этот факт и обсудить его последствия.

В настоящее время земля, получающая свою ценность именно от потребностей все растущего населения, принадлежит меньшинству, которое может помешать, и в самом деле мешает народу ее обрабатывать или же не дает ему обрабатывать ее соответственно современным требованиям. Копи, представляющие собою труд нескольких поколений и потому только и имеющие ценность, что кругом их кипит промышленность и ютится густое население, точно так же принадлежат нескольким человекам; и эти несколько человек ограничивают количество добываемого угля или даже совершенно прекращают его добывание, если они найдут нужным поднять продажную цену угля или им встретится случай поместить свои капиталы более выгодным образом. Машины точно так же составляют собственность немногих, и даже тогда, когда данная машина представляет собою бесспорно сумму усовершенствований, внесенных в первобытный инструмент тремя поколениями рабочих, она все–таки принадлежит нескольким хозяевам. Если бы внуки изобретателя, построившего сто лет тому назад паровую машину для тканья кружев, явились теперь в Базель или Ноттингем и предъявили свои права на нее, им бы ответили: <Убирайтесь вон! Эта машина вам не принадлежит!> А если бы они захотели взять ее силой, их разогнали бы картечью.