Хлеб печали

- А я предательница, как ни посмотри.

Колокол пробил полночь, и Матильда чутко повела носом по ветру.

- Мне пора возвращаться, а то дед заметит, что меня нет, - сказала она. - Я не хочу с ним ссориться. Он взбалмошный, но добрый… После каждой порки засыпает меня подарками. Иногда я сержусь на него, но лишь я имею на это право. Пусть хоть кто-нибудь только попробует сказать о нем худое слово, и ему придется встретиться со мной! – она крепко сжала кулак в кожаной перчатке, а затем неловко улыбнулась. – Благодарю вас, что пришли. Я была рада вас встретить.

Руди наклонил голову в знак ответной благодарности, и Матильда раскланялась, шурша шляпой по каменному полу.

- Если вы в следующий раз вздумаете охотиться на ведьм или оборотней, - сказала она, легко и бесплотно отступая в тень башни, - мы опять станем врагами, и тогда берегитесь. Но если вам нужна будет помощь в чем-то ином, вы знаете, как найти меня. Желаю вам найти Ее. Дайте мне знать, если это случится.

С этими словами она исчезла, и Руди услышал стук ее подкованных сапог по винтовой лестнице: девчонка неслась вниз, перепрыгивая через две-три ступени, почти вприпрыжку, словно ей стало легче от этого разговора. Уму непостижимо, как она не боялась покалечиться! Сам Руди чувствовал себя опустошенным, словно сегодня из его сердца вынули все чувства, а потом, не разбираясь, засунули назад. Он хотел верить, что Анна жива, но разум говорил ему, что так не бывает.

Руди перекрестился и привычно прочел молитву за упокой ее души, пусть большинство святых отцов и утверждало, что у оборотней и ведьм души не бывает или она заложена дьяволу. Четки он положил за пазуху: неизвестно кем сделанные, неизвестно кому принадлежавшие, с неровной большой бусиной. От них нежно пахло церковным маслом: Матильда наверняка использовала их для молитв. Взбалмошная девчонка! Ни порка, ни угрозы смертью не остановят такую от задуманного.

Он вернулся в монастырь совершенно разбитым, и велел разбуженному монаху-привратнику погреть ему воды в тазике и принести поздний ужин. Круглолицый монах зевал и почесывался, пока слушал его – казалось, что он до сих пор спит на ходу. Когда же Руди велел ему немедленно исполнять приказ, какая-то искра мысли пробежала в его глазах, и он почтительно сказал:

- Вас недавно искала какая-то женщина.

- Женщина? – Руди даже прекратил развязывать плащ. – Что за женщина?

- Не знаю. Вроде не из простых.

- Что она сказала?

- Ну… что вы ей нужны, - монах добросовестно нахмурился и загнул палец. – А я сказал ей, что это монастырь, и что ей не нужно искать здесь мужчин. А она оскорбительно засмеялась, - он загнул еще один палец, - и заявила, что в этом монастыре мужчин найти сложно.

- Она просила что-нибудь передать?

- Сказала, что проездом здесь и найдет вас позже. Что-то она еще говорила… - монах потер лоб, напомнив обезьянку из уличного театра, которая изображала ученого астролога. – Не помню. Я тогда был очень голоден и больше думал о том, чем заморить червячка.

- Ладно, - с оттяжкой сказал Руди и снял перчатки. – Неси мне воду и ужин.

Монах кивнул и, кряхтя, встал из-за стола. Он проводил Руди до лестницы, где их пути должны были разойтись, и сделал несколько шагов вниз, на кухню, как вдруг остановился и воскликнул:

- Я вспомнил! Она сказала передать вам, что в следующий раз у нее может не достать смелости найти вас.

- Как она выглядела? – грозно спросил его Руди сверху.

- Не знаю. Как все женщины. На ней был плащ и дорожное платье. Все в заплатах; видно, что нуждается. Но вела себя, будто графиня! В лицо я ей не смотрел, чтобы не быть искушенным дьяволом.

- Понятно.

«Могла ли это быть Анна?» – думал он, расхаживая взад и вперед по узкой келье, уже раздевшись до рубашки и кюлот. Но кто еще мог искать его? И что значит «достать смелости»? Руди сжал четки, и крест впился ему в ладонь. Завтра, - подумал он, - завтра, я обыщу каждый постоялый двор в этом городе, и, будь я проклят, если не найду ее. «И будь ты проклят, если это окажется не Анна» - добавил бесплотный голос из глубины души.

- И будь я проклят, если это окажется не она, - согласился Руди, и на душе у него стало легко.