Хлеб сатирика

— Короче, Белоносов, короче. Ты же видишь, что я занят.

«Не в духе сегодня наш Петр Никифорович, — подумал Белоносов, — наверное, не с той ноги с постели, встал».

— Звонили с четырнадцатого стройучастка. Говорят, что перебои у них с раствором, простаивают бетонщики. Вы не помните, Петр Никифорович, как они обеспечены транспортом?

— Всего не упомнишь, участков у нас больше ста, а я один. Наверняка темнят на четырнадцатом участке насчет транспорта. Насквозь их вижу. Лодыри!

— Зачем же так строго судить о людях, Петр Никифорович? На этом участке хороший коллектив. Стараются строители.

— Стараются… А вот мы сейчас проверим их старание. Алло, барышня! Соедините меня с диспетчерской. Да, да, с центральной диспетчерской. Я, кажется, ясно сказал. Слушать надо, барышня, ухом, а не брюхом! Вот так-то. Петров? Это я, Чернопятов. Скажи, тебе с четырнадцатого участка давали заявку на дополнительные самосвалы? Не давали? Ну и хорошо. Видишь, что получается, Белоносов? Кричат, что им транспорта не хватает, а самим лень заявку оформить. Разгильдяи! Ну, да ладно, распеку я их сегодня на пятиминутке. Покажу им, как хныкать и жаловаться.

«Определенно, что-то не в духе Петр Никифорович, — опять подумал Белоносов, переступая с ноги на ногу. — Даже сесть не предложил. Надо помягче с ним».

— Признаться откровенно, я раньше думал, что вы, Петр Никифорович, как бы это сказать?.. Ну, несколько резковаты в отношениях с людьми. А теперь вижу, что был неправ. Положение у вас такое, иначе вести себя нельзя.

— Да уж, положение хуже не придумаешь: протяни кому-нибудь палец, всю руку отхватит. Каждый норовит машин урвать побольше и все — чтобы дуриком, на дармовщину… Порядка и дисциплины не признают.

— Насчет дисциплины и порядка это вы верно сказали, Петр Никифорович. И рвачество у нас процветает. Так что ваша речь на последнем собрании на сто процентов верная была. Правильно вы и меня критиковали за попустительство рваческим настроениям. Сожалею, что вгорячах возражать стал. Теперь признаю.

— Хорошо, что хоть теперь признал, Белоносов. Критику уважать надо.

— Да, золотые ваши слова, Петр Никифорович. У меня все, Петр Никифорович. Может быть, у вас будут какие-нибудь пожелания?

— Только одно, Белоносов. Дай мне спокойно закончить докладную записку в совнархоз.

— Извините, Петр Никифорович, больше отвлекать не стану. Извините.

И Петр Иванович Белоносов вышел из комнаты, осторожно прикрыв за собой дверь.

Когда мой друг, временами снабжающий меня темами, передал эту короткую сценку, я удивился.

— И ты думаешь, что на этом материале я могу написать юмористический рассказ? Что же тут необыкновенного? Обычный разговор обычного начальника со своим подчиненным.

— Вот и ошибаешься. Все дело в том, что Петр Иванович Белоносов — управляющий строительным трестом, а Петр Никифорович Чернопятов — рядовой сотрудник.

Я удивился во второй раз.

А потом подумал: «Не перепутал ли мой приятель? Может быть, управляющим был все-таки Чернопятов, а рядовым сотрудником Белоносов?»

Предложение было настолько правдоподобным, что я его очень охотно принял.

Желтый дьявол

На больших настольных часах Пензенского государственного завода было без пяти семь, когда я вернулся домой. Как бывало всегда в такой день, жена встретила меня стандартным вопросом:

— Зарплату получил?

Я молча кивнул, снял в прихожей ботинки, одел домашние туфли и прошел в спальню, чтобы переодеться. Только я снял пиджак и повесил его на стул, как появилась жена. Подойдя ко мне вплотную, она тоном, не допускающим возражений, произнесла:

— Дыхни.

Приученный за двадцать пять лет совместной жизни к этой процедуре, я с готовностью повиновался.

— Дыхни еще раз! — потребовала жена. — И не прикидывайся дурачком, надеюсь, тебе известна разница между вдохом и выдохом. Дыхни как следует. Меня ведь не проведешь.

Я дыхнул как можно добросовестнее.

Жена сморщила носик и с плохо скрываемым отвращением грозно сказала:

— Опять?!

— Но, дорогая… — попробовал я защищаться.

— Ничего не хочу слышать. Мне надоело, что это повторяется каждый раз, как только ты получаешь зарплату. Ну, скажи, тебе не стыдно, что явился домой в таком виде?

— Стыдно, — признался я. — Но ведь ты знаешь, дорогая, как я люблю тебя, детей и наш милый дом…

— Не заговаривай зубы. Твоя так называемая любовь к семье тут совсем ни при чем. Ладно уж, быстрей переодевайся — и за стол. Дети ждут.

Когда я, вымыв руки, появился в столовой, на меня уставились две пары сверкающих любопытством глаз. Дети хотели знать: попало ли сегодня их папе или все обошлось благополучно? Мой смущенный вид достаточно красноречиво свидетельствовал, что без экзекуции не обошлось и на этот раз. Когда мать отвернулась к плите, маленькая Наташка приникла к моему уху и прошептала:

— А ты, папа, больше не делай так.

С другой стороны наклонился Вовка:

— И не заводи, пожалуйста, разговора о деньгах, папа.

Я молча сжал их маленькие ладошки в своих руках, давая понять, что добрые советы приняты мною.