Хлеб той зимы

И — боком, боком, как во время игры в «петушки», приближайся к этой заразе.

Хоп! Зажимай ее хвост щипцами — и прямо в бочку с водой! Она пускает шип по-змеиному, вода брызжет в разные стороны, но ты ничего не бойся: самое страшное уже позади.

Мы с увлечением репетируем поединок с бомбой. Особенно здорово получается у Вольки Скворцова, разудалого парнишки с дерзкими глазами. Я немного побаиваюсь Вольки, хотя втайне восхищена его лихостью. Он-то на меня — и это, разумеется, вполне естественно — ноль внимания.

Каждый из нас мечтает сразиться с бомбой и вымолить у родителей разрешение подежурить на крыше. Но это — увы! — не просто. Мне, например, папа прямо заявил, что всыплет куда следует, если я буду лезть не в свои дела. Мама на этот раз явно на его стороне. Хороши, нечего сказать! Сами все время дежурят на крыше — то по очереди, а то и вместе… И ведь что обидно — они-то необученные, а меня специально учили! В школе! И я даже «отлично» заработала — пятерку по-нынешнему.

С противогазом дела у меня похуже. Хвастать нечем. Но до чего же противен мне этот противогаз — п-ф-ф-ф-ф! Натянешь маску — серая скользкая резина безжалостно схватывает щеки и подбородок. Круглые очки-иллюминаторы моментально запотевают, дышать невозможно, длинный хобот-гармошка несуразно болтается, мешая повернуть голову… Но ничего не поделаешь — война.

Учитель Петр Константинович — маленький, совершенно лысый старичок — читал нам статью из «Ленинградской правды», в которой всем жителям города приказывается ходить по улицам с противогазами и нигде с ними не расставаться. Потому что немцы могут неожиданно применить ядовитые газы, и тогда все мы, если не научимся дышать через маску, задохнемся или захохочемся до смерти. Ходить с противогазом через плечо мне нравится — сумка защитного цвета придает бравый «военный» вид, а вот сидеть в маске сорок пять минут… Я потихоньку оттягиваю рукой резину у щеки и обеспечиваю себе приток воздуха. Однако Петр Константинович, невзирая на плохое зрение, сразу замечает мой маневр.

— Комаровская! Не пытайся меня обмануть, — скрипит Петр Константиныч.

— Ставлю тебе неудовлетворительно (двойку, значит).

А вот Скворцов — отличник и по противогазу. Все ему легко дается!

Но в один из дней Волька не является на уроки. Его нет день, два, три, неделю… Мы скучаем без Вольки, даже Петр Константиныч скучает. Он каждый день спрашивает у нас:

— Что такое со Скворцовым?

Но мы еще мало знаем друг друга, и никто ничего про Вольку не слышал.

— Надо его навестить, — решает учитель. — Кто со мной?

Желающих много.

Волькин дом — на Среднем проспекте. Шестиэтажный, серый, похожий на наш. Таких домов много на Васильевском. Мы все звоним, нажимая по очереди белую фарфоровую кнопку звонка. Долго никто не отпирает. Наконец, дверь полуоткрывается. В прихожей мгла, и мы не сразу различаем на пороге маленькую фигурку. Это малыш лет пяти, видимо Волькин братишка.

— Здравствуй, — вежливо говорит Петр Константиныч. — Мы пришли узнать, почему Воля не приходит в школу. Он болен?

Мальчишка отвечает не сразу. Он не произносит букв «р» и «л».

— А Вою мама похоониа…

— Что?! Не может этого быть!!!

— Похоони-аа, — тянет мальчуган. — Он зажигауку тушиу… Его обожго сийно…

Петр Константинович прикрывает глаза рукой.

— Идите, друзья, по домам… Идите, — каким-то вдруг очень тоненьким голосом говорит он нам. — А я подожду Волину маму.

Робинзон Крузо

Недолго я ходила в новую школу. Через неделю после потрясшей нас всех Волиной гибели нам объявили, что занятия прекращаются, а когда начнутся снова — известят особо. Убирается в шкаф моя гордость, моя радость — новенький портфель из свиной кожи с блестящими металлическими «уголками» и замочком — папин подарок на мой прошлогодний день рождения.

— А тетради и книжки оставим на письменном столе, — говорит мама.

— Зачем?

— Будем продолжать учиться.

С этих пор каждый вечер два-три часа отводится на арифметику, чтение, чистописание. Жизнь наступает трудная. У мамы — свои методы преподавания, снисхождение ей неведомо. Растолковав мне задание, она уходит по своим делам на кухню или в другую комнату. И я не смею встать с места, пока не сделаю, что положено. Даже если встретилось непонятное, обращаться к маме за помощью — бессмысленно.

— Мам, мне не сложить эти циферки!

— Сложишь.

— Не могу.

— Тебе достаточно ясно все объяснили. Теперь изволь думать сама.

— Ну, мам!..

— Поломай, поломай себе голову. Потрудись. Не сдавайся.

Легко ей говорить! А мне совсем не хочется «ломать» себе голову.

Горькая слеза повисает у меня на ресницах, щекотно ползет вдоль носа и капает на тетрадку — образуется размытое лиловое пятно. Я надеюсь, что меня пожалеют. Но не тут-то было.

— Переписать!

— Я опять намажу.

— Значит, еще раз перепишешь.

Ох! Бросаю долгий взгляд на отца — ищу у него поддержки. Он беспомощно разводит руками, но сам украдкой мне подмигивает.