Хлеб великанов. Неоконченный портрет. Вдали весной

Франция

«Дорогая Нелл,

У меня все хорошо. Чувствую себя прекрасно. Только скучаю по тебе. Я хочу, чтобы ты перестала ходить по домам, где грязь и зараза. Еще подцепишь что-нибудь. Не понимаю, зачем это тебе. Я уверен, что нет никакой необходимости. Кончай. Мы здесь думаем только о еде, а все Томми[81] — ни о чем другом, только о своем чае. За чашку чая они дадут разорвать себя на куски. Мне по долгу службы приходится читать их письма, так вот, один тип заканчивает все письма так: „Твой до адских заморозков“. Вот и я говорю то же самое.

Твой Вернон».

Однажды утром позвонила миссис Кертис и сказала Нелл:

— Есть вакансия санитарки в госпитале. На вторую смену. Приходите в два тридцать.

Городской магистрат Уилтсбери был превращен в госпиталь. Это было большое новое здание на соборной площади; высокий шпиль собора отбрасывал на него свою тень. Красавчик в форме, с медалями, на деревянной ноге, приветствовал ее при входе:

— Не в эту дверь, мисс. Персонал проходит через отдел снабжения. Туда, скаут[82] вас проводит.

Малыш-скаут провел ее вниз по лестнице, сквозь мрачное подобие склепа, где восседала пожилая дама из Красного Креста посреди кип больничного белья, затем по каменным коридорам и наконец привел в мрачное подземелье, где ее встретила мисс Кертен, начальница санитарок, и высокая дама с лицом мечтательной герцогини и с обворожительными манерами.

Нелл объяснили, в чем заключаются ее обязанности. Они были несложными, хотя включали тяжелую работу — мытье каменных коридоров и лестниц. После этого нужно было накрыть чай для медсестер, подождать, убрать, и потом санитарки сами пили чай. За ужином — тот же порядок.

Вскоре Нелл освоилась. В ее новой жизни было два камня преткновения: первое — война с кухней, второе — угодить медсестрам с чаем.

Нянечки-добровольцы из Красного Креста вваливались толпой, рассаживались за длинным столом бешено голодные, и всегда оказывалось, что еда заканчивалась перед тремя последними. Надо было кричать в трубу на кухню и получать едкий отказ. Хлеб с маслом присылали по счету, по три куска на каждого. Кто-то непременно съедал вторую порцию. Нянечки из Добровольческого отряда громко возмущались. Они дружно и громко болтали, называя друг друга по фамилии.

«Я не ела твой кусок хлеба, Джонс! Это не в моих правилах». «Вечно они обсчитывают». «Послушайте, дайте Кэтфорд поесть! У нее через полчаса операция». «Пышка, (ласковое прозвище), поторопись, нам еще клеенки отскребать».

В другом конце комнаты сидели медсестры, и там манеры были совсем иные. Беседа велась изысканно, холодным шепотком. Перед каждой сестрой стоял коричневый чайничек. Обязанностью Нелл было помнить, какой зрелости чай кто любит. Принести сестре «чай как вода» — значило навсегда лишиться ее благосклонности.

Шепот шел непрерывно.

«Я ей сказала: „Естественно, в первую очередь внимание уделяется хирургии“». «Я только передала это замечание, так сказать». «Проталкивается вперед. Всегда одно и то же». «Я передала это замечание старшей сестре».

То и дело повторялась фраза: «Я передала это замечание». Нелл стала прислушиваться. Стоило ей приблизиться к столу, шепот стихал, и сестры с подозрением косились на нее. С преувеличенной любезностью предлагали друг другу чай.

Беседовали только между собой, с важным видом.

«Попробуйте моего, сестра Вестхейвен. В чайнике еще много чаю». «Сестра Карр, вы очень обяжете меня, если одолжите сахару». «Прошу прощения».

Только-только Нелл начинала понимать атмосферу госпиталя — вражда, ревность, интриги, сто одно подводное течение, как ее перевели в палату на место заболевшей нянечки.

Она обслуживала ряд из двенадцати коек; в основном это были хирургические больные. С ней на пару работала Глэдис Потс, маленькое смешливое создание, умница, но лентяйка. Начальницей над ними была сестра Вестхейвен — тощая, высокая, ядовитая особа с вечно недовольным лицом. У Нелл сердце упало, когда она ее увидела, но позднее она поняла: под началом Вестхейвен работать было куда приятнее, чем с другими сестрами.

Сестер было пятеро. Сестра Карр, кругленькая и добродушная; мужчины ее любили, она с ними шутила и смеялась, а потом опаздывала с перевязками и делала их наспех. К добровольцам она обращалась: «Дорогуша», — любовно их похлопывала, но характер у нее был неровный. Вообще она была растрепа, и все у нее шло кувырком, а виновата оказывалась «дорогуша». Работать под ее началом — это можно было с ума сойти.