Хлеба и чуда (сборник)

В вагоне Иза раскрыла бумажный пакет, сунутый в сумку Харитиной Савельевной, с куском теплого еще сгибня. Полюбовалась подаренными Ксюшей тапочками-ичигами, с узором конопляными нитками по мягко выделанной замше цвета небеленого льна. Хоть на комод ставь, носить жалко… а что тут в носке? Извлекла половинку сложенного альбомного листа. Николин рисунок. Такой: по черно-белым шпалам, как по клавишам, едет поезд, рядом взялись за руки четыре человечка с кривыми ножками – женщины и ребенок.

Никола принял Изу в свою жизнь. Внизу твердая рука бабушки подписала: «Дарогой тети Изи на память!»

В секундах железных суток отстучали наконец поезда, и уши залил давящий воск высоты. Внизу, в защищенной хребтами пригоршне земли, кварцевая и голубая иззелена, блестела дуга Байкала-батюшки. Из южного его рукава начинала свой долгий разбег старшая дочь Лена – Олёна, как зовут ее северяне. Иза плыла в облаках по течению самой красивой сибирской реки. Ой, да ты ля… ты ля-а-э-ти, ветер-птицэ-э…

Куриный случай

Он с сумкой, она с авоськой толклись в очереди к фруктовому киоску за ранней черешней по килограмму на человека. Из сумки свешивалась длинная курья шея. Болтаясь туда-сюда, эта блудная часть тушки затиснулась сбоку в авоську. В давке шея впихнулась глубже, просунулась в ячейку сетки востроклювой головкой и застряла. Секунду спустя на нее плюхнулся черешневый килограмм.

Не глядя друг на друга, они плечом к плечу выбрались на простор улицы. Оба торопились и дернулись в разные стороны. Шею натянуло, тушка выпросталась из кулька и вылетела из сумки. Крупная голая курица повисла на авоське с раскоряченными ляжками во всей своей неэротичной красе.

Очередь и прохожие с удовольствием глазели на забавное зрелище. Нагнувшись, мужчина поспешно принялся без всякого уважения к чужим продуктам высвобождать птичью шею из плена.

– Вы мои булочки помяли и черешню сейчас рассыплете, – возмутилась Варя.

– Какие булочки? – усмехнулся он, оглядывая снизу вверх ее непышные параметры.

Она рванула авоську, и курица наконец упокоилась в нетерпеливых мужских руках. Он замер, лицо странно напряглось. Варя попятилась в некотором ужасе. Мужчина поднялся и с улыбкой во весь рот распахнул птице-сумчатые руки:

– Варька, ты?! Варька-а-а! Нежели не узнала?! Разуй глаза, мы же с тобой в одном классе два года учились!

– Здравствуй, Глеб, – уклонилась она от объятий, моментально вспомнив это осиянное встречей лицо.

Медынцев возмужал, посолиднел, завел щегольские усы. В остальном не очень изменился, включая, почудилось, вспыхнувший к ней интерес.

– Замужем? Нет? И не была?! – Он аж присвистнул. – Такое бесхозное сокровище по городу ходит! А я… сынишка у меня, и у первой супруги дочь. Значит, в культуре работаешь? Квартиру-то хоть заслужила? Общага – это та, где «культуристы» живут? Знаю-знаю, кто ж ее не знает – Богема! Может, забегу как-нибудь, не прогонишь? Ну, бывай!

Всю дорогу до общежития Варя поругивала себя, что растерялась от неожиданности и почти назвала свой адрес.

Девчонки табунами сохли по признанному красавцу школы Глебу Медынцеву. Казалось, поведи он их в пропасть, бросятся беспрекословно, как лемминги. Молодые учительницы завышали ему оценки. Классная в упор не видела его патл, хотя других ребят не пускала в класс без стрижки. Обаявшего всех, кроме Вари, Медынцева изумляло ее безразличие. Даже, кажется, обижало.

Прошла неделя, досадное происшествие стало забываться, но в первый же выходной раздался требовательный стук в дверь и, размахивая газетой, ввалился чем-то возбужденный Медынцев.

– Привет! Комендант сказал, в какой комнате живешь! Смотрела вчерашний номер?

По-свойски сбросив у порога тенниски, он расстелил газету на столе, и Варя охнула. На последней странице в рубрике «Курьезы лета» красовались трое: он, она и та, что на минуту притянула их друг к другу. Фотограф поймал потешный момент, когда курица, сложив крылышки, покорно раздвинула ноги перед Медынцевым, развернувшимся к ней в стойке спринтера. Варя, к счастью, как раз опустила голову, лица не было видно, но невольное па с выкинутой, словно в твисте, ногой и взмывшим подолом сарафана выглядело комично. Под фотографией стояло название: «Куриный случай».

Варя, конечно, расстроилась. Приметный сарафан, черный в ярких ромашках, придется отложить до лучших времен. Или дома носить.

– Ты видела там кого-нибудь с фотоаппаратом? И я не видел. Вот повезло папарацци кадр словить! Что, обмоем славу?

Медынцев вынул из знакомой сумки бутылку «Ркацители» и бумажный пакет с чем-то закатанным в фольгу. Раскатал жестом фокусника – оказалось, курица. Смугло-золотая, сбрызнутая масляным соком, она ничем не напоминала плохо ощипанную бесстыдницу на снимке. По комнате поплыл чудный пряный аромат.

– Сам испек. Фаршированная!

Варя собралась было выставить незваного гостя, а теперь сделалось неловко. Все-таки старался человек. Не спрашивая разрешения, он уже доставал с полки посуду и рюмки.

– Я, Варька, сразу понял, что курица в нашем случае – синяя птица. В смысле, птица удачи и шанс на лучшее повторение прошлого.