Хлеба и чуда (сборник)

Были родители. Отец женился в годах, контуженый, после войны. Война его и доконала. Варя, ребенок поздний и отчаянно им любимый, как говорила мама, отца почти не помнила. Только запах папирос и подмышек. Этот запах нисколько противен не был, Варя любила спать, зарывшись в папину подмышку. Потом жили с мамой вдвоем, а к окончанию Варей училища культуры мама как-то вешала белье с табурета, оступилась и сломала шейку бедра. Не старая, но слабая, с одним оперированным легким, мама больше не встала. Когда Варя начала работать, их попросили освободить ведомственную квартиру. От мамы ведомству уже не было отдачи, а в квартире нуждался народ с рабочей перспективой. Варе предложили «холостяцкую» комнату в общежитии с сомнительным прозвищем Богема и с условием: «Без родственников». Маму взяли в Дом инвалидов. Ненадолго. Успела сказать, чтобы дочь похоронила ее рядом с мужем, а место там уже занято. Варя все-таки настояла, и мамина могилка поднялась впритык к отцовской, зато по желанию.

Варя работала, готовилась заочно поступать в институт. По вечерам бегала в парк на танцы с общежитскими девчатами. Танцевали под песню-предупреждение, «что на десять девчонок по статистике девять ребят». Варя оказалась десятой. Медынцев был прав: фигурка ладненькая на стреляный вкус, но лицо обыкновенное, как у колхозниц на картинах о целине. Хотя, оглядываясь кругом, Варя видела, что девушки без ладных фигур, с лицом поплоше, бойко выходят замуж.

Маргоша полагала, что Варе недостает кокетства. Это верно – не умела, не привыкла, сколько ни старались научить. Но ведь и Маргоша, при всем искусстве макияжа и кокетства, почему-то осталась одна перед своей балетной пенсией. В Богеме, между прочим, полно было старых дев и одиноких мам с детьми в семейных комнатах. Мужчин тоже хватало, но какие-то все…

Прежде Варя не страдала от одиночества. Личность, как говорится, сформировавшаяся и самостоятельная. Не хотелось ей знать, как мужчина бросает где попало расческу с волосами в зубьях, как ковыряет во рту заостренной спичкой после обеда, – всякого навидалась в общей кухне. Все бы прекрасно, если б не Маргошино жужжание. Соседка вдруг начала относиться к мужчинам с трепетом и прикидкой. Отсутствие постоянного друга стало чудиться нынче Маргоше большим ее недостатком, как, к примеру, кому-то кажется изъяном жизни хромая нога. Маргоша побаивалась, что отправится в пенсионный тираж и не найдет работу по душе в ведомственной сфере. Короче, имелись у Маргоши существенные причины для беспокойства. Она и Варю однажды предостерегла: «Старая дева – это своего рода инвалидность».

Варя всю ночь думала и тоже пришла к выводу, что совсем неплохо слышать рядом сон другого человека. Спящих под одним одеялом наверняка реже мучает бессонница. Но когда появился Медынцев, Варе и в голову не пришло примерить его к брачному формату. Во-первых, женатый, во‑вторых, минусы. Ушел Медынцев, и ничего, кроме огромного облегчения, Варя не почувствовала. Даже чуть не запела.

Да.

Голос у Вари был негромкий, но правильный и нежный, и у Маргоши приятный. Здесь у всех хорошие голоса, полно оперных, в праздники общагу далеко слышно. Варя постучала в стенку соседке.

– Неужто прогнала? – порадовалась за Варю Маргоша. – Не боись, мы тебе такого мужика найдем – обзавидуются наши!

Попили чаю вприкуску с карамелью. Спели вполголоса о любви, и Маргоша настроилась поговорить на актуальную тему.

– Присматривайся к мужчинам развитым высоко и всесторонне, – внушала она. – Наружная красота без значения. Пусть ниже ростом и лысый, лишь бы не себе на уме и непьющий, или умеренно. Мужчина, учти, продукт скоропортящийся, у возрастных начинается импотенция, молодые быстро курвятся, поэтому бери в диапазоне от тридцати трех до сорока пяти максимум. Если в первую неделю скажет: «Не мужское это дело – носки стирать», разворачивайся и уходи. Мужчина должен иметь благородство стирки своих носков и вообще делить работу по дому поровну… – Маргоша махнула рукой. – Ой да все это – прописные истины! Главное – чтоб любил.

Она по-прежнему свято верила, что человек в каждом новом году открывает неведомое окно и что все у него впереди – лучшая работа, лучший друг, лучшая жизнь. Варя впитывала Маргошины слова, как губка. Заряжалась здоровым оптимизмом, чувствуя, как стряхивается с нее маниакальное жизнелюбие Глеба Медынцева. Ни слова о нем. Его не было.

… К Новому году навалилось забот. Варя почти не вспоминала о Медынцеве и благополучно забыла бы совсем, не нарисуйся он у нее утром 31 декабря. Явился не один, и пришлось открыть дверь.

– Мой сын, – гордо сообщил он, водружая на тумбочку трюмо румяного карапуза. Будто и не было обид ни с чьих сторон. – Прошу любить и жаловать! Гешкой зовут. Геннадий Глебович Медынцев – звучит? Раздевай парня, хозяйка, видишь, замерз.

Без слов расстегнув пуговицы на шубке малыша, Варя краем глаза приметила, что сам Медынцев раздеваться не торопится. Через плечо у него висела большая, туго набитая спортивная сумка.