Хлеба и чуда (сборник)

Полина страдала. Единственный раз инструктор обратил на нее внимание:

– Подберите себе, пожалуйста, русские песни. Джульетт и Дездемон я отменяю.

– Можно тогда романс Антониды «Не о том скорблю, подруженьки» из «Ивана Сусанина»?

– Антониду можно, – разрешил Сервантес и велел Изе перед исполнением романса вкратце напоминать зрителям историю борьбы русского народа с польской шляхтой. Квартет певцов во главе с Нарышкиным согласился отрепетировать хор «подруженек» по завершении приступов морской болезни.

Полина воодушевилась, готовая сейчас же продемонстрировать дорогому человеку свое трудолюбие, стойкость вестибулярного аппарата и вообще здоровье.

– А-а-ах, недаром так сердце ноет, так и чует сме-е-рть…

– Смерть – пугающее слово, – недовольно перебил дорогой. – Оптимистичнее надо. Замените чем-нибудь эту «смерть».

– Но в опере…

– Ни к чему. Пусть будет «жизнь».

– … недаром так сердце ноет, так и чует жи-и-изнь, – вывела Полина прилежно.

– Извините, – застенчиво вклинился Нарышкин, – мне кажется, если с «жизнью», то смысл текста теряется.

– Ладно. «Грусть» смыслу подойдет?

– Да, пожалуй.

– … так и чует гру-у-усть, – возобновилась тайно-показательная цель Полины. Дорожный гофр усиливал ее роскошное вибрато, однако сердце чуяло не грусть, а самую настоящую тоску. Сервантес одиннадцать раз повелся на блудливые глаза Беляницкой, Полина считала, и в ней рыдали, заламывая руки, героини ее трагедий. Чудилось, что спутники прознали о пари двух дурех и теперь увлеченно следят за его развитием. Всем же ску-у-учно…

– Я горюю не о то-о-ом, что мне жа-а-алко воли девичьей…

Она нисколько не горевала бы о своей воле, вручая ее инструктору на законное пользование вместе с сердцем, рукой, душой и остальными дарами, но не видела ни малейшего желания их принять. Полина утешала себя – не дозрел. Стараясь пялиться на Сервантеса хотя бы не синхронно с безголосой Беляницкой, она с ужасом сознавала, что втрескалась по уши. Доигралась, уныло думала о себе. А скоро обнаружила, что дорепетировалась.

Визгливо и грубо, без предупреждений, в тайгу вторглась пурга и разметала пути в несколько минут. «Дворники» не успевали выгребать снег с ветровых стекол, машины шли почти вслепую. Слыша в голосах вихрей глумливые фиоритуры, Полина костенела в смутном предчувствии драматических событий. Когда автобус встряхнуло так, что вперед вылетели коробки с реквизитом, она одновременно с водителем поняла: застряли.

– Наворожила, «Сусанина», – с четко оформленной неприязнью процедил Сервантес, пронзительно взглянув на Полину третий раз за день.

«Веселый вездеход» сел на мост в колее.

Ощущая себя одураченной шляхтой, мужчины вылезли в метель и попробовали вытянуть автобус лошадиной мощью «буханки» с подключением человеческого ресурса. Старина «ЛиАЗ» – жестянка с болтами, металлолом, упрямый осел – не желал двигаться с места. Впрочем, возможно, ослом был вовсе не он, поскольку пурга заметно окрепла. Ничего другого не оставалось, как ждать окончания непогоды и дальнобойщиков. Время подошло к обеду. Стреляное шоферье, конечно, оккупировало столовые, в ус не дуя, что зимник взял «певичек» в плен.

Путешественники проголодались и озябли. Наступил экстренный повод пустить в распыл докторскую профилактическую канистру. Запасливый водитель достал из бардачка пачку печенья, кулек конфет и сравнительно чистое цинковое ведро. Для развода спирта растопили снег горячим чаем из чьего-то термоса. Врач-дозатор потер руками:

– Пролетариэр фу нале лендер, фарайникт зих![17]

– Нале, нале, – оживился народ, протягивая стаканы и кружки.

– Ближе к столу, гости дорогие, не стесняйтесь, – балагурил Яков Натанович, – вот у нас тазик винегрету, вот селедка под шубкой, яблоки ошпаренные, мандарины ошкуренные… – Склонился над инструктором: – Константин Святославович, вам «Слынчев бряг» или армянского коньячку? Не?..

По-солдатски тяпнув положенную норму, большинство настропалилось на прицеп. Доктор не отказывал и, весело подергивая брежневскими бровями, всякий раз спрашивал:

– Вам кагора (мадеры, виски, абсента)?

Держа на мушке любителей кутежа, Сервантес призвал артистов к сознательности и несению искусства в массы трезвыми голосами. Вечером по плану должны были выступать в следующей деревне.

Инструктора раздражала снисходительная насмешливость Якова Натановича. Раздражали все, кто объединился вокруг канистры, чокался кружками, ржал над анекдотами иллюзиониста, того еще хохмача. Чему радуются? Разгулу пурги, срыву программы?..

Сервантес удивился, приметив за мельтешащими спинами спящего человека. Буря мглою небо… и так далее, а ведущая Иза спала, по-детски подперев подбородок ладонью. Ее не стали будить, не охотница до «жидкого хлеба».