Хлеба и зрелищ

Доктор не придал большого значения моим болям и ощущению, будто кто-то протянул мне сквозь грудную клетку кусок проволоки. Волей-неволей я извинился и ушел. Однако позже, когда боль стала невыносимой, я снова пошел к нему на прием, только на сей раз не в служебный кабинет, где дело шло о страховках и пенсиях, а в тот кабинет, где он занимался частной практикой. У него была очень большая частная практика, и казалось, он уже забыл о своем старом диагнозе: сделав мне рентген, он спросил, знаю ли я, что у меня в спине сидит осколок, и понимаю ли, что осколок этот весьма опасен. Далее он заметил, что мне следует как можно скорее удалить его. И вскоре я уже лежал на операционном столе…

Так получилось, что я не смог присутствовать при победе Берта в соревнованиях с бельгийскими спортсменами. Я узнал о ней по радио — старшая медсестра одолжила мне свой приемник. Убедительная победа! Собственно говоря, победителем был Гизе, его метод тренировок принес Берту победу. Берт рывком вышел вперед, а потом, сделав еще один рывок на дистанции, оставил позади обоих бельгийских бегунов и лохматого Дорна, своего самого опасного соперника.

Радиокомментатор начал репортаж с наигранной взволнованностью, в интимно-драматическом тоне. Я сразу же понял, что его тайные симпатии были на стороне Дорна. Он делал ставку на Дорна и не придавал большого значения первоначальному преимуществу Берта и его рывкам на дистанции. Комментатор держал микрофон слишком близко к губам, так что репродуктор сильно вибрировал. Казалось, он заранее знал результат состязаний, в его голосе звучала непререкаемая уверенность — почти во всех голосах по радио звучит непререкаемая уверенность. Чертовски тяжело было слушать это передачу, не имея никакой возможности опровергнуть, самому включиться в рассказ! Я тут же заметил, что комментатор считал Берта временным лидером, не имеющим никаких серьезных шансов, авантюристом гаревой дорожки. Но вот начался последний круг. И вдруг комментатор умолк: последний круг Берт бежал опередив своих соперников чуть ли не на пятьдесят метров. И когда комментатор вновь заговорил, он рассказывал уже только о Берте, только о его беге, о его убедительной победе.

Бульканье в репродукторе, аплодисменты, похожие на шипение локомотива, выпускающего пар, и опять голос комментатора:

— А сейчас мы пригласим к микрофону победителя.

Берт подошел к микрофону. Я услышал его учащенное дыхание. Комментатор поздравил Берта и спросил, как он сам оценивает свой результат; Берт ответил, что доволен им. Он сказал лишь, что доволен своим результатом, но комментатор прямо-таки рассыпался в комплиментах за столь исчерпывающий ответ и предоставил Берту возможность передать кому-нибудь привет по радио. Нетерпеливо взбивая подушку, я с испугом услышал голос Берта:

— Выздоравливай поскорее, старина, поднимайся на ноги! Через два часа я буду у тебя.

Да, Берт передал привет по радио мне, хотя я думал, что он пошлет привет Tea или Кронерту. В волнении я не особенно вслушивался в то, что руководители соревнований сообщали зрителям на стадионе. Толком я не расслышал, с каким временем Берт одержал победу, зато расслышал нечто другое, настолько скверное, что, пожалуй, предпочел бы узнать, что Берт потерпел поражение. Репродуктор громогласно возвестил:

— Победитель Берт Бухнер, спортивное общество «Виктория».

Лишь спустя несколько секунд я понял, что это означает. Мне хотелось переспросить, так ли это, я ждал, не повторят ли эти слова опять. Если все правильно, если они не оговорились, значит, пока я лежал в больнице, Берт перешел в другое общество. Неужели он ушел от портовиков? По такой же причине они расстались? Неужели Берт успел забыть, кто помог ему сделать первые шаги в спорте, кто вообще дал ему эту возможность?

Я лежал в больнице в ожидании его прихода, и мне казалось, будто осколок, который из меня извлекли, снова, как прежде, засел в моей спине; мысленно я видел убогий, окаймленный тополями стадион в гавани, рыхлое, раскрасневшееся от радости лицо Кронерта, вспоминал Виганда, Бетефюра и старика Лунца, коротавших дождливые вечера в своей пивнушке; видел этих доморощенных стратегов, каждый из которых считал себя Мольтке или Людендорфом гаревой дорожки; и еще я вспоминал Tea. Неужели все кончилось? Неужели Берт порвал с ними, забыл прошлое?