Хлеба и зрелищ

Ветер шевелил верхушки сосен, внизу, у «ничейного дома», опять появились те двое с ружьями.

— В чем же причина?

— А какая здесь может быть причина? В один прекрасный день ты начинаешь понимать: что-то кончилось. Некоторое время ты размышляешь над этим. Но что прошло, то прошло.

— И никогда не вернется, Берт? А если бы я тогда родила ребенка, все было бы иначе?

— Не знаю. Не думаю. В один прекрасный день ты чувствуешь, что все прошло. И точка.

Внизу, у «ничейного дома», один за другим прозвучали два выстрела, в воздух поднялась стая ворон, заметалась, секунду висела над морем, а потом полетела вдоль берега. Tea сказала, что ее испугали выстрелы, но она продолжала лежать, смотрела на него, а он не сводил глаз с «ничейного дома». Tea спросила:

— Так что же с нами будет?

— Что-нибудь будет, — сказал он.

— Возможно, ты все же хочешь побыть один? — сказала она.

Он кивнул, пошел к лестнице, начал медленно спускаться, потом вдруг остановился — верхняя часть его туловища еще возвышалась над площадкой сторожевой башни.

— Хочу посмотреть, во что они стреляли, — сказал он.

Это были последние слова, которые она услышала от Верта. Он продолжал спускаться. Сперва скрылись его плечи, потом лицо, с третьей ступеньки он спрыгнул на землю. Tea все еще лежала. Она слышала, как он спрыгнул, потом различила скрип песка под его подошвами. Она не глядела ему вслед. Она знала, что он не вернется.

Да, Tea запомнила все до мельчайших деталей. И, сидя под спортивными трофеями, рассказала мне, ничего не опуская. Рассказала конец этой истории или, может быть, конец своей истории, разыгравшейся на деревянной сторожевой вышке. Возможно, детали предназначались только мне, возможно, другим людям она рассказывала бы эпизод на вышке иначе. Какая разница! Все равно я не сумел бы ничего изменить. Хотя считал, что все остальное неизбежно последует за этим, последует молниеносно! Я считал, что конец с Tea означает для Берта конец всего. С моей точки зрения, для него не было больше выхода, ведь он порвал последнюю нить… Но я ошибся. Ничего не случилось, Правда, в спортивном обществе от него отвернулись все, за исключением Виганда. Тем не менее ничего не произошло. Впрочем, что должно было произойти? Берт ведь и так уже давно порвал с прошлым. Разрыв фактически произошел давно, давно свершился, просто он не был подтвержден формально. В мои рассуждения вкралась ошибка. История Берта — это была не история, а скорее цепь отдельных эпизодов, как, впрочем, и все другие истории, на которые смотришь издалека; так вот, его история или его след — назовем это как угодно, — его история, видимо, еще не могла кончиться, потому что достигла всего лишь середины. Неужели тот эпизод не был серединой? И что тогда надо считать серединой его жизни? А, может, просто начался новый круг?..

…Пошел уже тринадцатый круг; половина дистанции пройдена, и Берт ведет бег с тридцатью метрами преимущества. Но половина дистанции еще не означает половины забега. Не означает ни в коем случае, даже если бегуны так натренированы, что ноги сами знают, как поступать в каждый данный момент. Знают, сколько уже пройдено и сколько еще предстоит пройти. Дистанция — это не чертежная доска. Для последних кругов счет совсем иной. Они вдвое длиннее, не меньше чем вдвое… Некоторым спортсменам два последних круга даются с бо́льшим трудом, нежели двадцать три предыдущих. Для многих бегунов на десять тысяч метров вторая половина начинается лишь после двадцать третьего круга. Кто знает, где начинается вторая половина для Берта!.. Его майка до самых плеч забрызгана грязью. И колени сгибаются уже не так высоко, как колени Хельстрёма, который все еще идет вторым и не предпринимает попыток уменьшить разрыв. Да и Сибон не старается обойти Берта, он отстал от Хельстрёма на метр. И Хельстрём и Сибон отказались от мысли зажать Берта; время Берта было до сих пор лучшим за всю его спортивную карьеру; темп, который он предложил в начале забега, оказался не под силу ни Хельстрёму, ни Сибону, и, стало быть, им придется брать его измором… Слышит ли Берт приветственные возгласы, которые следуют за ним по пятам, которыми встречает его стадион? А что, если он и впрямь победит? Закончит свое последнее выступление победителем? Что, если имя его, которое все считали давным-давно канувшим в небытие, снова появится и засверкает? Берт Бухнер, чемпион Европы по бегу на десять тысяч метров. Да нет же! Он не может прийти первым, он уже никогда не придет первым. Те тридцать метров, которые отделяют Берта от его преследователей, ничего не значат — он взял их нахрапом; станет ясно, что преимущество дало Берту всего лишь короткий и печальный миг удовлетворения…