Хлеба и зрелищ

Воцарилось молчание. Да, Берт тоже не сказал ни слова. Только Дорн, бегун-вегетарианец Дорн, высунулся из окна. Наверное, ему стало жаль цветов. Дорн был чудаковатый парень, один из самых надежных бегунов, каких я знал; ничто не могло вывести его из равновесия. Однажды перед самым стартом Дорну сказали, что грабители обчистили бакалейную лавочку его Матерн. Но он и тут не потерял голову, не сошел с дистанции и даже выиграл соревнования. А в тот вечер ему, конечно, стало жаль цветов, он никак не мог забыть про них, не забыл даже после того, как Альф наконец-то принес крюшонницу. Потом, когда Дорн ушел — он ушел очень рано, — кто-то сказал, что Дорн собирается разыскать букет и сварить из него суп… Фрукты на дне крюшонницы совсем размякли и стали невкусными. Праздник явно не клеился. Галлаш взял на себя увеселение всей компании. Ненавижу вечеринки, на которых кто-нибудь один увеселяет публику. Сразу понимаешь, что присяжный весельчак заблаговременно подготовился, что он придумал целую программу и что хозяйка дома это знает. А весельчак только и ждет сигнала, чтобы взять бразды правления в свои руки. Весельчак знает последние сплетни из Мюнхена и Ниццы, знает, кто с кем и где… Присяжный весельчак ни к кому не обращается, он слушает только себя и мелет все, что взбредет ему в голову… Галлаш так и поступал.

В тот вечер, о котором я говорю, в ненавистной квартире Берта я вдруг почувствовал, что во мне растет нетерпение, нетерпение, свойственное всем зрителям и слушателям. Я хотел узнать, чем это кончится. Само празднество у Берта предопределило многие дальнейшие события. Однако произошли они неожиданно, ибо эпизоды, последовавшие за этим вечером, не давали возможности предугадать будущее. Оно все еще было скрыто во мраке неизвестности. Кроме того, решающие события в жизни Берта казались в ту пору второстепенными, не имеющими особого значения. Только в самом конце стали ясны последовательность и логика событий.