Хлеба кровавый замес

Техлетучка являлась передвижным командным пунктом для офицеров штаба батальона. И когда комбат, зампотех и Шаховской не двигались на своей, закреплённой за ними боевой технике, то их, скорее всего, нужно было искать именно в ней. К тому же её кунг^[5] являлся одновременно и местом ночного отдыха, и складом ресурсов, и столовой, и просто хозблоком. Летучка соответственным образом и была оборудована умельцами несколько лет назад. И именно для этих целей даже в большей степени, чем по своему прямому предназначению.

БТР начальника штаба подрулил к летучке, и Шаховской протянул Жене несколько чеков Внешпосылторга, которые тут были вместо денег:

– Доедете до чипка и купите пару ящиков минералки. Лучше ессентуки… или нарзан… На сдачу возьмите конфет каких-либо… для всего экипажа… Воду потом забросите сюда.

Женя не торопясь пересчитал деньги. Их хватало с лихвой, и он спросил:

– Может, сигарет на сдачу?

– Теми сигаретами из лавки не накуришься. Решайте сами, но разных конфет обязательно. Когда заняться нечем, то хоть леденцы будут… И к чаю… – И неожиданно Шаховской сменил тему. – А на стоянке вам нужно  всё хорошо проверить по технике и оружию. Завтра под утро начинаем выдвижение…

– Что, уже? – старательно скрывая тревогу, спросил Женя.

– Да, – ответил капитан и спрыгнул с брони.

БТР заколесил к чипку, торговавшему невдалеке и окружённому группой бойцов. Возможно, что продавщицей там была какая-либо молодуха, и солдаты пришли прикупить лишь затем, чтобы поглазеть на неё и потом поболтать между собой, и обсудить, и всё тщательно перетереть и взвесить достоинства. Это, конечно, если там была бы молодуха, но не факт.

А Шаховской стал подниматься по металлическим ступенькам входа в кунг.

Из кунга, из маленького японского кассетника, в этот момент раздавались песни местного батальонного барда с характерным для бардов проникновенным, даже, скорее, втирающимся прямо вглубь эмоционального участка мозга, голосом. Не столь впечатляющего своими вокальными данными, сколько речитативно выдавливающего слезу. При этом сами слова действительно несли всем офицерам и бойцам батальона нечто очень для них значимое и чувственное, ставшее частью их жизни. Уже до самого теперь её конца. До последнего вздоха, на который каждому отведено своё время. Ими лично пережитое и щиплющее самые глубокие струны их мужской конструкции, а главное – мотивирующее. Под бой гитарных аккордов слышалось:

Горный и мотострелковый,

Выше есть только Бог!

Крепкий, как рубль целковый,

Вечно готов на бросок!

Песня стала чуть ли не гимном этого рейдового батальона и была любима всеми служивыми независимо от должностей и званий.

Алексей взялся за металлическую крупную скобу, которая выполняла функцию дверной ручки, но была значительно крупней обычной, и стал открывать правую створку, находясь при этом в своих мыслях – как и о чем он будет сейчас информировать сослуживцев.

А возможно, пребывал под действием слезливого очарования мужских песенных страданий, которые героическое мужское племя способно убедительно преподнести в продуктах творческого вдохновения.

Находясь под впечатлением от собственных подвигов, или в собственной убеждённости о готовности к подвигам, или почти участии, что «был где-то рядом», мужчины обладают уникальной способностью красиво и проникновенно изобразить собственные реальные или вымышленные испытания. И, как правило, всегда в «рыбацкой подаче», когда руки, показывающие длину рыбины, в ходе рассказа автоматически и непреднамеренно разводит в стороны неконтролируемой мужской удалью, и пойманный карась превращается в барракуду…

Вот если б женщины умели так про свои роды песни сочинять, плач по миру стоял бы нескончаемый и очень душещипательный и пронизывающе-трогательный. Но так вдохновенно складно, «по-рыбацки» правдиво распевать о нелёгкой мужской доле свойственно только мужчинам… А у женщин такие получаются только про женскую любовь… И все потом плачут, и те и другие от такого вдохновенного страдальческого творчества.

Он поднял глаза, чтобы автоматически взглянуть в пространство, куда сейчас предстоит ступить, но на него оттуда стремительно надвигалась огромная волосатая морда с горящими огнём глазами.

Алексей инстинктивно отпрянул и повис, удерживая себя на одной руке за скобу правой дверцы. Но морда не то что никуда не делась, но и следом за той клыкастой морденью высунулось массивное тело, и весь этот чудовищный скалящийся клыками демон стремился до него дотянуться.

И тут, сквозь хохот офицеров изнутри кунга и солдат, которые находились рядом вокруг летучки, до Шаховского дошло, что это Бугай, со всей своей искренней радостью и лаской, лезет к нему лизнуть в лицо.

– Тьфу ты, чудило, чтоб от тебя тебе суки шарахались. Чу́хни с дороги, Бугай, – сердито шуганул зверюгу растерявшийся от неожиданности Алексей и тренированным движением тела забросил себя внутрь кунга.