Хлев Евы

— Здравствуй, славная головка! Ну что же, ты теперь не так ветрена?

Тронутые такою приветливостью, супруги предложили Господу Богу кресло. Что это было за кресло, дети мои! Широкое, удобное, из крепкого дерева, с сиденьем из тончайшего испанского дрока; одним словом такое кресло может быть только у деревенского священника.

Усевшись поудобнее, Господь стал расспрашивать Адама про его дела и узнал, как ему тяжело зарабатывать на содержание семьи.

— Прекрасно, прекрасно, — говорил Он. — Это научит тебя не слушать советов жены. Ты воображал, что тебе будет житься так же привольно, как в Раю? Страдай, сын мой, работай и обливайся потом. Так ты выучишься уважать старших.

Но раскаявшись в своей строгости, Господь добавил добродушным тоном:

— Что сделано, то сделано, и мое проклятие должно осуществиться. Я только держу данное слово. Но раз Я вошел в ваш дом, то не хочу уйти, не оставив воспоминания о своей доброте. Ну-ка, Ева, пусть эти дети подойдут поближе.

Трое ребятишек выстроились в ряд перед Всемогущим Творцом, который некоторое время внимательно разглядывал их.

— На тебе, — сказал он первому очень серьезному толстяку, слушавшему Его с нахмуренными бровями и засунутым в нос пальцем, — на тебе будет лежать обязанность судить тебе подобных. Ты будешь издавать законы, определять, что такое преступление, меняя мнение каждый век, и подводить всех преступников под одно правило, что равносильно тому, чтобы лечить всех больных одним лекарством.

Затем Он указал на другого, бойкого брюнетика, не расстававшегося с палкою, которою он лупил своих братьев.

— Ты будешь воином, полководцем. Ты будешь водить за собою людей, как стадо на бойню, и тебя будут тем не менее превозносить. Видя тебя забрызганным кровью, люди будут восхищаться тобою, как полубогом. Если другие будут убивать, то они окажутся преступниками; если же ты убьешь, ты будешь героем. Заливай поля кровью, проходи по городам с огнем и мечом, разрушай, убивай, и поэты будут воспевать тебя, а историки описывать твои подвиги. Те же, которые сделают то же самое, что ты, не будучи тобою, будут закованы в кандалы.

Господь подумал с минуту и обратился к третьему:

— Ты накопишь богатства земные, будешь коммерсантом, будешь давать деньги в долг королям, обращаясь с ними, как с равными, и если ты разоришь целый город, то мир будет восхищаться твоею ловкостью.

Бедный Адам плакал от благодарности, тогда как Ева, дрожа от беспокойства, хотела сказать что то, но не решалась. Материнское сердце мучилось угрызениями совести; она думала о запертых в хлеву бедняжках, которые оказывались исключенными при дележе благодеяний.

— Я приведу их ему, — говорила она шепотом мужу.

А тот, робкий по природе, протестовал тоже шепотом:

— Это было бы дерзостью. Господь разгневается.

В это время архангел Михаил, явившийся неохотно в дом этих грешников, как раз заторопил своего повелителя:

— Господи, уже поздно.

Господь встал, и свита архангелов спустилась с деревьев и подбежала, чтобы стать во фронт при выходе Его.

Ева, побуждаемая угрызениями совести, подбежала к хлеву и открыла ворота.

— Господи, у меня есть еще дети. Дай что-нибудь и этим бедняжкам.

Всемогущий Творец с изумлением поглядел на эту грязную и паршивую детвору, которая копалась в навозе, точно кучка червей.

— У меня ничего не осталось, чтобы дать им, — сказал он. — Их братья уже взяли все себе. Я подумаю потом… там увидим.

Святой Михаил толкал Еву, чтобы она отстала от его повелителя, но она продолжала умолять:

— Хоть что-нибудь, Господи, дай им, что хочешь. Что будут делать эти бедняжки на земле?

Господу хотелось уйти, и Он вышел с фермы.

— Их судьба уже предопределена, — сказал Он матери. — Их обязанность будет состоять в том, чтобы служить другим и содержать их.

* * *

— И от этих несчастных, — закончил старый косарь: — которых наша праматерь спрятала в хлеву, происходим мы, т. е. все те, которые живут, согнувшись над полями.