Хлоя. Сгорая во тьме

В каком-то плане меня это радовало, в каком-то было дико: я плохо знала того Николаса, который не был бы подавлен и раздавлен расставанием с ней, или не убивался по поводу ее смерти… А открывающиеся новые грани его личности были даже не странными, скорее – неприятными. Он был зол на все, что связано с Хлоей, и на всех, кто с ней связан, не признавая компромиссов. Хотя добрая половина штаба купилась на его убедительную игру счастливого мужа в импровизированной палате Хлои на спальном этаже, но только не я. Я видела, как нелегко ему это дается и хочется сорваться на крик и высказать все, что накипело за долгие месяцы… Они никогда не сойдутся снова, хоть некоторые и шептались об этом по углам, отчего было тошно и гадко.

Нам пришлось наплести с три короба семье Дженкенсов, выдав только половину правды и заставив подписать соглашение о неразглашении, но наша тайна так и осталась тайной. Удивительно, в какую чушь способны поверить люди, когда начинаешь говорить им о секретной военной разработке и поручениях «сверху».

Все шло как по маслу, я чувствовала смятение Хлои, чувствовала, что она искренне начинает верить во все, что ей говорят, но и этого Бену показалось мало. Гениальная идея привести в палату Хлои кого-то из ее прошлой жизни – Эми и ее сына Генри, например, должна была окончательно ее добить, а наш фокус с намертво приклеенным париком и извлеченной кнопкой на шее – стать последним гвоздем на крышке ее гроба. И это сработало. Она была раздавлена, потеряна, обессилена, абсолютно утратила желание жить, не говоря уже о попытках кому-то навредить. Ее эмоции висели на мне тяжелым грузом, давили на грудную клетку, лишая воздуха, каждый день я проживала все это вместе с ней, как бы не пыталась абстрагироваться – ничего не выходило: она была слишком сильной, а ее чувства били через край. Я знала – такова цена. Но это было слишком жестоко: заставлять кого-то проходить через такое, превращать чье-то существование в ад на земле.

Стоит ли говорить, что мои возражения никто не слушал. Все, кто с замиранием сердца наблюдал за ее падением, выдохнули, когда она перестала пытаться сбежать и впала в отчаяние. Но ликование продлилось недолго…

Она оказалась куда сильнее, чем мы смели предположить. День за днем становилось все хуже и хуже. Неподдающимся никаким объяснениям образом ее состояние начало распространяться на всех вокруг. В штабе все начали ругаться, впали в тоску и депрессию, кричали, истерили, срывались друг на друга по пустякам, Лита чуть ли не каждый день плакала, Кесседи тоже ходила, как в воду опущенная, пусть ее тоску и можно было оправдать расставанием с Диланом… Весь этот шквал эмоций буквально придавливал меня к полу, и уже никакие мимолетные радости и неуместные шутки не могли этого заглушить. Даже Келлан, всегда умевший найти нужные слова и развеселить, поник и утратил свою суперспособность отвлекать всех от угрюмых мыслей.

Никто не мог объяснить, или просто не хотел признавать, что именно по нашей вине по всему миру многократно участились случаи психических расстройств, самоубийств и необъяснимых смертей. Те, кто попадал в аварии или становился жертвами стихии, поголовно умирали, переставали бороться за свою жизнь, даже тогда, когда должны были выжить при любых других обстоятельствах. Все чаще в новостях звучали тревожные вести о том, что люди, лежащие подолгу в коме, десятками покидали этот мир навсегда, опухоли и вирусы грозили перерасти в масштабную эпидемию, что порождало все новые и новые волны отчаяния, и так по кругу… Будто все человечество проходило через этот кошмар безысходности вместе с Хлоей. Но никто не хотел признавать, что то, что сейчас творилось – гораздо опаснее возможного уничтожения мира той, кого мы сами так стремились уничтожить как личность.

И мое терпение лопнуло. Я больше не могла этого чувствовать, эмоции тысяч людей стали невыносимы, а это была всего лишь верхушка айсберга боли, каждый день проживаемой человеком, который однажды принял меня в свою семью с распростертыми объятиями. Это несправедливо, нечестно, неправильно, и я должна была что-то сделать.