Хлопок одной ладонью. Том 1. Игра на железной флейте без дырочек

В общем, Лихарев настолько заморочил профессору голову, что тот готов был склонить ее, повинную, и принять любое наказание, но все же надеялся на снисхождение, поскольку действовал в состоянии, так сказать, добросовестного заблуждения, и вредных последствий его проступок, кажется, не имел.

Со стороны это могло бы показаться смешным, такая реакция взрослого, образованного и достаточно опытного человека на явно фарсовые высказывания Валентина. В более-менее хорошо написанном фантастическом рассказе подобные сюжеты куда тоньше замотивированы и гораздо убедительней прописаны.

Но все дело в том, что время — столь непонятное и по особым принципам устроенное явление (или способ существования материи), что может оказывать непосредственное воздействие на человеческую психику. Да каждый знает это по собственному опыту — стоит по-настоящему задуматься даже только о собственном прошлом и будущем, как настроение непременно начинает меняться. То эйфория, то тоска, то горькое недоумение, то приступ творческой активности… И каждая из этих эмоций, в свою очередь, неразрывно связана опять же со временем, т. е. с тем его отрезком, в который ты решил предаться размышлениям. Не зря же сказано Экклезиастом: «Всему свое время…»

Знаменитый математик Кантор, додумавшийся до существования «точки Алеф», откуда можно одномоментно обозреть все настоящее, прошлое и будущее, немедленно сошел с ума.

Маштаков так далеко не продвинулся, потому с ума не сошел, но способность критически мыслить на некоторое время потерял.

И, пользуясь его состоянием, Лихарев объяснил, в чем именно будут заключаться накладываемые на «нарушителя» санкции и какого образа действий ему следует придерживаться впредь. Ничего страшного, невыполнимого или влекущего хотя бы материальный ущерб Виктор Вениаминович в сказанном не усмотрел и слегка приободрился.

А Валентин вдруг наклонился к нему и до крайности серьезным голосом спросил:

— А жить вы хотите?

Этот вопрос в тридцатые годы очень хорошо срабатывал в доверительных разговорах с самыми большими и гордыми людьми. Главное, чтобы прозвучал он вовремя и с предельной непреклонностью, не допускающей превратных толкований.

Маштаков осознал суть вопроса, судорожно сглотнул и молча кивнул.

— Следовательно, с этого момента ни один человек не должен узнать о содержании нашей беседы, о моей истинной сущности, о физическом смысле ваших занятий. С вашими так называемыми «друзьями и партнерами» контакты продолжайте, но о каждом из них будете докладывать мне. Я обеспечу вас специальной, недоступной прослушиванию связью. И ничего не бойтесь, любого, кто покажется нам врагом, я могу стереть из реальности без следа. Как будто его никогда и не было на свете, Для вас существует теперь единственный друг и покровитель — я! Если забудете об этом — тоже растворитесь в Великом Ничто…

Валентин, естественно, не полагался только на слова и известным способом внедрил в подсознание Маштакова нужную установку. Этика профессии такое внушение допускала, поскольку не понуждала к тем или иным активным действиям, независимо от их «нравственного вектора», а всего лишь предостерегала от них. И, насколько было известно Лихареву, нынешний уровень земной науки не позволял обнаруживать в сознании подобные блоки, а тем более их снимать.

Одновременно он добавил в психотип профессора чуть больше устойчивого, «врожденного» оптимизма. Чтобы, значит, он относился ко всем исходящим от Лихарева идеям, предложениям и советам с энтузиазмом и верой в успех намеченного предприятия.

Вот и все.

Жизнь теперь представлялась Маштакову в розовом свете, а мысль нового друга о том, что исследования хронополя и конструкцию хроногенератора следует несколько перенацелить, — необыкновенно плодотворной.

Самому Валентину уже в ходе «вербовки» пришло в голову, что хроногенератор на самом деле изготовить надо. Но не такой, что забросил его сюда, пусть и удачно, но спонтанно, а вполне управляемый и приспособленный не только для векторного, но и скалярного[70] воздействия на это самое хронополе. Мысль эта была еще «сырой», но что-то интересное в ней несомненно было. Вот пусть профессор и думает.

Глава 26

Левашов долго шарил по территории Москвы и окрестностей своими хронолокаторами, сконструированными на основе шара, некоторых блоков СПВ-установки и сохранившегося в мастерской пеленгатора Лихарева, пытаясь засечь место, из которого работало то, что вызывало столь сильные временные возмущения.

К его удивлению, получить топографическую привязку не удавалось. То есть сам процесс хаотических скачков напряженности хронополя отмечался с достаточной периодичностью, не реже, чем каждые два-три дня, и продолжался от часа до двух, но вот пространственно локализовать источник возмущений не получалось. Сказывался пресловутый принцип неопределенности.

Впрочем, еще товарищ Сталин любил повторять: «Нет таких крепостей, которые не могли бы взять большевики, вооруженные самой передовой теорией…»