Хлопок одной ладонью. Том 2. Битва при Рагнаради

«Старается, имея в виду судьбу своего дружка, или просто начатое дело прервать не мог?» — мельком подумал Чекменев, ни мимикой, ни тоном не выражая совершенно никаких внеслужебных эмоций.

— Давай. Что у тебя на сегодня?

Тарханов положил перед собой на приставной стол специальную, с вытесненным на обложке грифом высшей секретности папку, проложенную внутри обложек тонким стальным листом и снабженную секретным замком.

— Чаю хочешь? — неожиданно спросил Чекменев. — Не пил еще?

— Никак нет. Ночью кофе пил.

— Распорядись. Чай, лимон, бутерброды. Я тоже не завтракал.

Тарханова не оставляло внутреннее напряжение. То, что он собирался доложить начальнику, могло резко изменить не только текущую обстановку, но и вообще формат деятельности возглавляемого им управления. И даже многое на более высоких уровнях. Как это отразится на его личной судьбе и карьере — тоже пока непонятно. Единственное, в чем Сергей был уверен, что Ляхов его «в обиду не даст». Умел друг внушать оптимизм, и не только оптимизм, а вообще веру в то, что все будет так, как он просчитал и спланировал.

— К Другу своему заходил? — неожиданно спросил Чекменев, тщательно давя ложечкой кружок лимона.

— Нет, — вскинул голову Тарханов.

— А чего же так? — удивился генерал. — Я тебе этого не запрещал, в мое отстутствие ты в управлении полноправный «старший по команде». Вполне бы мог навестить Вадима, поговорить, приободрить, узнать, что он сам по этому поводу думает. Не по-товарищески ты поступил. И в отношении Ляхова, и меня тоже. Я разочарован. Толковый заместитель имеет право на инициативу, лишь бы потом сумел ее начальнику грамотно обосновать…

Злость, захлестнувшая Тарханова, выразилась лишь в том, что он прикусил нижнюю губу, да и то так, чтобы со стороны было незаметно.

— Извините, Игорь Викторович. Инициатива — это не по моей части. Я предпочитаю приказы и инструкции исполнять. Ляхов вон был сильно инициативный. Вы его и отблагодарили. И Стрельников… А я что? Велено покушением заниматься — занимаюсь. Тем более что жандармерия от этого дела аккуратненько отстранилась, за ними с запросами и отношениями дольше бегать, чем самому сделать. Так что не взыщите. Доклад я вот подготовил.

— С докладом успеем. А это что же — бунт на корабле? Или итальянская забастовка? Я тебя на должности зачем держу? Приказы исполнять? Ты прежде всего думать должен! Стратегически и нестандартно. А исполнителей без тебя хватит!

Тарханов испытал приятное чувство свободы. Ну вот и слава богу. Есть повод…

Он отодвинул стул, вытянулся, как положено артикулом.

— Прошу отставки, ваше высокопревосходительство. Стратегически мыслить не умею. Командир батальона я по последней строевой должности. В Академии не обучался. Тактику, да, знаю. И что исполнять положено последний по времени приказ непосредственного начальника. Ежели же таковой приказ представляется неправильным или даже преступным, следует, тем не менее, приступить к его исполнению, доложив, по возможности, свое особое мнение по команде в письменном виде!

Вид у полковника был настолько решителен и непреклонен, что Чекменев второй раз за сутки растерялся.

А здесь что делать? Тарханов прав по всем позициям, служебным и человеческим. И уж его-то зацепить совершенно не за что. Хотя ведь невооруженным глазом видно, что нарывается. Таким вот формально безупречным способом перчатку в лицо бросает. Службу, мол, исполняю, как учили, а вы с вашими методиками плаща и кинжала катитесь в задницу!

— Ты это, садись, — устало сказал Чекменев. — Хватит с меня ваших… — подумал и употребил слово совершенно непристойное, тем более в его нынешнем рафинированном амплуа, в которое он с утра старательно вживался. — Обидел я тебя. Друга арестовал. Тебе собственные сокровенные планы не огласил вслух и при большом стечении народа. Думать заставляю. Ты это умеешь, но лень тебе! Комбатом больше нравится. Да хоть сегодня сделаю! Скажи только где. Могу — на Сахалине, Могу — в Преображенском, на плацу подковками греметь и шашкой салютовать. Чин позволяет. Я все могу. А работать мне с кем? Интересы Отечества охранять? Гордые вы тут все. Одного арестовать нельзя, другому замечание по службе сделать. Зажрались, герои пустынных горизонтов! А ну, снова — встать, смирно!

Тарханов выпрямился, прижав полусогнутые ладони к кантам бриджей.

И Чекменев встал, осмотрел полковника от носков сапог до прически и обратно. Подошел, коснулся пальцем орденских планок на кителе.

— Служил и служить будешь, где приказано. Запомни. Мне тебя воспитывать некогда. И других искать некогда. Не можешь — научим, не хочешь — заставим! Обиды — тоже в задницу. Желательно — в чужую. Садись. Докладывай.

Давно Тарханова так не драили. С песочком, как палубу на флоте. И фронда его ушла в тот же песок. Возразить Чекменеву в этой постановке вопроса было совершенно нечего. Но зато и сказал он тоже почти все, что хотел. И до адресата его слова дошли безусловно. Что следовало из его же реакции.