Хлопок одной ладонью

Первый раз в будущее по собственной оси сумели прошмыгнуть мы с Ириной, но тогда наше возвращение показалось чем-то вроде чуда, объяснявшегося тем, что пробой канала перехода осуществлялся из Замка, то есть из «вневременья», и все время поддерживался «под напряжением». То есть указанное «каноэ» как спустилось вниз по тросу, так им же и было подтянуто обратно. В дальнейшем, разобравшись с устройством нужных узлов Гиперсети, мы поняли, что имеем возможность и впредь осуществлять подобные проникновения. Только нужды в них не было никакой, все наши интересы концентрировались в прошлом, а не в будущем. И не в своей реальности.

Проникновение же в будущее реальности Ростокина-Суздалева произошло, во-первых, без нашего желания, во-вторых — опять же по боковой линии.

Но вот, наконец, развитие событий потребовало переступить не только через закон Узла, но и через собственные предрассудки. Из всех расчетов, а также и сверхчувственного знания следовало, что операции практически любого рода (за исключением особо предусмотренных) на Мировой линии не способны оказать влияния на веер реальностей второго порядка. Так машинист (или вообще любой технически грамотный человек), находящийся в локомотиве поезда, мчащегося по Главному ходу, может совершать действия, судьбоносные для эшелона и его пассажиров, но они никак не отразятся на том, что происходит на прочих ветках, маневровых путях и в станционных помещениях.

//Опять лирическое отступление в стиле Виктора Гюго, но, наверное, такие пассажи помогают мне как-то разбираться в смысле текущей обстановки и предпосылках наших проступков.//

В силу вышесказанного Сашкины подлинные британские и прочие паспорта безнадежно устарели, а нынешних иностранных бланков в квартире не имелось. Пришлось довольствоваться российским и, вложив его в приемное окошко подключенного к компьютеру принтера (и тут прогресс), руководствуясь инструкцией, набрать на клавиатуре все требуемые данные. Не мудрствуя лукаво, он использовал свои, подлинные, только год рождения пришлось подкорректировать согласно внешности.

Сведений о текущих ценах на основные товары и услуги в тех источниках, что он успел изучить, не попадалось, но разговоры об их постоянном росте и непрекращающейся инфляции велись постоянно на протяжении нескольких лет. Зато в изобилии рекламировались импортные автомобили и квартиры в элитных домах. Цены на них ставились исключительно в долларах. Естественно, суммы так называемых «минимальной зарплаты» и «потребительской корзины» выглядели устрашающе жалко.

Вообще же картинка складывалась мрачная. И прокоммунистическая пресса (никуда не делась), и интеллигентски-либеральная, вроде кадетской былых времен, дружно писала о том, что реформы разрушительны или бесцельны, что веселится и жирует не более 5 % (в других источниках от 20 % до 30 %), большинство же населения окончательно и бесповоротно скатилось к черте бедности и значительно ниже нее.

Выходило, что тот сумрачный декабрь девяносто первого, в котором я побывал и красочно описал друзьям, — чуть ли не эпоха процветания по сравнению с нынешней. Некий, по всему судя, крупный экономист с сердечной болью сетовал, что даже уровень 1990 года за 13 лет реформ не достигнут, а народное потребление скатилось к началу пятидесятых годов. Те годы Шульгин помнил, причем не в Москве, а в провинции, и это было действительно тяжело.

Так что же он увидит сейчас? И сколько взять с собой денег?

Ассортимент российских дензнаков начинался с десятки и заканчивался голубенькой тысячей. Уже не сходится. Какая такая инфляция, если за шесть лет даже десятка остается в обращении? Инфляции вы не видели, господа, советской двадцатого года или немецкой двадцать третьего! Вот то — инфляция! Миллионы и миллиарды, и курс скачет два раза в день. А мы — и «Черный обелиск» читали в детстве, и лично чемоданами советских денег в той Москве расплачивались.

На всякий случай Сашка рассовал по карманам пачку тысячных, пачку сотенных и еще одну — десяток. На мелкие расходы…

Сидя несколько дней спустя за накрытым столиком, едва освещаемым лампой под глухим абажуром, Шульгин настолько живо и образно излагал мне свои впечатления, что я будто сам все это видел. Тем более и места, и настроения, на которые он ссылался, так мне были близки… Я слушал и тоже сравнивал. Былую жизнь, ледяной вечер девяносто первого и то, что пережил Сашка.

Вечерело.

Подходя к Тверской по переулку, посыпаемому сверху мелким снежком, Шульгин заставил себя смотреть на окружающее глазами себя тридцатилетнего.