Хлорофилия

Молодой Митяй казался еще более веселым, нежели вчера. Дождь, по всей видимости, никак его не беспокоил.

– Утречка доброго, – торжественно произнес Гоша.

– И тебе, – ответил дикарь и оглядел выложенные в ряд презенты.

«Сейчас спросит насчет автомата», – подумал Савелий.

Дождь сильно смущал бывшего шеф-редактора. Под дождем лучше быть стеблем зеленым, нежели человеком. Под дождем стебель счастлив, а человек грустит и мается. Человеком быть хорошо, если есть теплый сухой дом. А выйди за порог – и сразу позавидуешь и зверю мохнатому, и стеблю зеленому.

Дождь напомнил Савелию о преимуществах растительного существования, и процесс переговоров не вызвал в нем никакого интереса. Ножи, цинки с патронами, контейнеры с повидлом, ухмылки, горящие взгляды лесных людей – чепуха, скука. Людоедская суета. Дождь гораздо интереснее. Скоро он кончится, и желтая звезда обрушит свою благодать, и пойдет теплый пар – сначала от высыхающих верхушек, потом от изумрудного подлеска, а потом и от земли, укрытой ковром из мхов и еловых игл. Насытится водой воздух, мир станет сырым и ярко-зеленым, как первозданный Эдем до момента вхождения в его пределы первого двуногого прямоходящего.

Тем временем Митяй довольно щурил бедовые глаза, пробуя пальцем лезвия, заблаговременно наточенные Гошей Дегтем до бритвенной остроты.

– Не худое добро.

– А то, – отвечал Гоша.

– Патронов мало.

– Тебе, Митяй, патронов всегда мало.

– Добавь патронов.

– Нету больше.

– Врешь. У тебя все есть.

– Не забижай. Ты меня знаешь. Я не врал, не вру и не буду. Нету патронов.

– А зажигалу дашь?

– Не дам. Я тебе восемь дней как давал зажигалу.

– Она уже не зажигает.

– Правильно, Митяй. Кончилась, вот и не зажигает. Выбрось.

– Меня батяня учил ничего не выбрасывать.

– Правильно учил.

– Батяня, он – да. Худого не скажет.

– А про наш уговор знает?

– Считай, знает. Хошь – иди к батяне, спроси.

– Нет, Митяй. Не хочу к батяне. Мы лучше с тобой.

Гоша отвечал на реплики дикаря грубовато, но подобострастно. Савелию показалось, что он переигрывает. Странно, но и дикарь тоже как бы немного исполнял роль пещерного человека – по его взглядам, нет-нет бросаемым на своих волосатых соратников, было заметно, что немытый богатырь лукавит и чего-то ждет. Соратники – кто с дрекольем, кто с ружьем – оживленно переминались, перемигивались, но колонистов держали в поле зрения. Савелий посмотрел на Мусу: старый сибирский партизан был напряжен и держал оружие наготове.

Дождь слабел. Глыбов зевнул и стал изучать ногти.

Про автомат не говорили. Про Илону – тоже. Ее, сладко спящую, завернутую в одеяло, Муса утром отнес на руках, устроил в багажнике, сейчас она спала.

Молодой Митяй, взвешивая в руке каждый предмет, перебрасывал его приятелю, тот – второму, в конце концов добро бесследно исчезало в зарослях. До повидла добрались в последнюю очередь. Митяй запустил нечистый палец, облизал, засмеялся. Сделал знак: из кустов вынесли жбан, накрытый мятой алюминиевой крышкой.

– Местный алкоголь, – шепотом объяснил Гоша. – Каждому надо выпить по глотку.

– Еще чего, – брезгливо возразил Глыбов.

– Не волнуйтесь. Экологически чистая вещь. Вам понравится.

Тем временем юный вождь уже зачерпывал медовуху берестяным ковшом. Выпрямился, через плечо бросил взгляд на спутников.

– Земля – моя, – с расстановкой провозгласил он и значительно посмотрел в глаза каждому делегату. – Все, что на ей, – мое. Все, что в ей, – тоже мое. Ходи по ей, свое делай – а помни, по чьей земле ходишь. А забудешь – придет Белый Лось и топтать тебя будет. Пока совсем не затопчет.

Он отхлебнул из ковша, вручил Гоше. Серьезный Гоша пригубил, передал доктору. Тот – Мусе.

Когда Муса протянул руку, из леса прилетело копье, ударило его в спину, меж лопаток, пробило насквозь. Хрустнули переламываемые кости. Муса издал горловой звук и упал в брезент, подбородком вперед.

Рядом рухнул Глыбов.

В Гошу Дегтя воткнулось сразу три копья. Может быть, его особенно спешили умертвить. Он был почти друг, он был свой, а своих, судя по всему, здесь не жалели.

Безоружного доктора зарезал Митяй – подскочил и ударил ножом в живот. Как и Савелий, доктор ничего не успел сделать, только вскрикнул. Свободной рукой дикарь зажал ему рот, а потом, немного подсев, силой предплечья поднял нанизанного на клинок человека в воздух, чтоб глубже вошло и вернее получилось.

Пятачок вокруг вездехода наполнился обнаженными фигурами. Всем лежащим деловито разбили дубинами головы. Наклонялись, смотрели – готов или еще дышит? – опять били, с размаху. Сквозь шум дождя доносились спокойные реплики: «сюды», «погодь», «щас». Поляна едва вместила всех бойцов, но Савелия не тронули и даже не прикоснулись. Потом его ноги ослабели, он сел на мокрое, прислонился спиной к колесу вездехода. Смотрел, как Митяй обтирает лезвие пучком травы и поднимает на него ярко-синие глаза.

С мертвых тут же стали срывать одежду. У Глыбова оказался жирный живот. А на спине и плечах – зеленые, неправильной формы, пятна. Над ним нагибались, рассматривали.

– Порченый.