Хлыст

Мне представляется чан кипящий, клокочущий, то рука покажется, то нога, то голова. На краю чана стоит поэт и спрашивает показавшуюся в чане голову: «Что мне делать?» Голова отвечает: бросься в чан и будешь с народом. Поэт говорит: я погибну. Голова: ты умрешь как поэт и воскреснешь вождем народа. Поэт не бросается в чан и продолжает петь, но… беспокойно. Может быть со времен Пушкина вся наша последующая литература за немногими исключениями была песней на краю кипящего чана[1724].

29 ноября 1908 года Пришвин вместе с Блоком, Ремизовым и Сологубом посещали общину чемреков, где хлысты рассказывали о своем «чане»[1725]; лидером чемреков еще оставался Щетинин. Тогда Блок писал матери о «хороших часах», которые он провел с сектантами «не в последний раз»[1726]. В эти дни Пришвин записывал: «Блок с Книжником говорили о том, что есть нечто, в чем все люди сходятся — половой акт»[1727]. По словам Книжника-Легкобытова, задача православной церкви и хлыстовских общин одна — пересоздание человека; но у хлыстов, считал он, возможностей для этого больше. Пришвин записывал то, что слышал вместе с Блоком:

Так вот что значат слова Легкобытова: нужно создать человека: за стеной звери, а тут в церкви создают человека… Но все отдельны в этой церкви, не действенны… А у хлыстов? Театр, красота[1728].

Можно предполагать, что «пересоздание человека» и разговоры о поле выливались в одну общую тему — конечное преодоление пола, освобождение людей от власти постылого акта. «Грех — смерть», говорил Легкобытов: люди смертны, если грешат. В рассказе Пришвина Невидимый класс (1913) Легкобытов угадывается в образе приезжего в Петербург купца-философа под прозвищем Самородок[1729]. Этот колоритный персонаж дает советы на все случаи жизни, но все их сводит к половому воздержанию. «Нет ничего драгоценнее металла радия, а капли, семена жизни, я считаю, еще дороже. […] Мне теперь шестьдесят, я еще мог бы потомство дать, но берегу эту мою драгоценность» (2/579). Самородок мечтает встретиться с царем, чтобы научить его, как беречь этот «радий» (2/580). «Невидимый класс» так издавна живет на Руси, рассказывал Самородок. Вероятно, аскетическая проповедь помогла Легкобытову в его борьбе против распутного Щетинина. Новому лидеру, обвинявшему старого в неправедной жизни, не раз приходилось защищать самые радикальные идеи; так родилось скопчество, отделившись от хлыстовской общины, обвиненной в свальном грехе.

Итак, Легкобытов приглашал интеллектуалов: «Бросьтесь к нам в чан, умрите с нами, и мы вас воскресим. Вы воскреснете вождями народа»[1730]. В 1914 Пришвин сопоставлял с этим предложением «броситься в чан» предсмертный уход Толстого[1731]. В этих же терминах он анализировал неонароднические идеалы своего поколения, упоминая Александра Добролюбова и Леонида Семенова.

Всюду вы встречаете одно и то же: спев несколько песен, поэт видит себя поющим на краю кипящего чана, народа: не до песни, нужно дело, он бросается в чан, в бессловесное […] Искушающий броситься в чан не сдерживает своего обещания, поэт воскресает не как поэт, а как сектант, лжепророк, самозванец[1732].

Впрочем, Пришвин верил в то, что Добролюбов стал «вождем одной из очень могущественных религиозных сект». С помощью своей хлыстовской метафоры устремления очень разных людей Пришвин сводит к одному:

Не знаю как это назвать — чан, пропасть или пасть, поглощающая художника. На одной стороне пасть религии страдания, на другой эстетизм бесплодный беспочвенный (группа Аполлона). Третий выход: приспособление к новой социал-демократической религии (например Горький)[1733].