Хлыст

Такой съезд состоялся в Таганроге в 1906. Там была сделана попытка слить ‘Новый’ и ‘Старый Израиль’ под руководством первого; она не вполне удалась, сожалел Бонч-Бруевич, для которого это было бы нечто вроде воссоединения большевиков с меньшевиками под руководством первых. На съезде «все единогласно заявили, что желают лишь одного: чтобы скорее последовало возрождение и обновление всему человечеству»[2283]. Община ‘Нового Израиля’, как она описана Бонч-Бруевичем, немало напоминает будущую организацию Советского государства, в которую меньше чем десять лет спустя внесет важный вклад первый управделами Совнаркома.

С сочувствием излагал Бонч-Бруевич и правовую практику новоизраильтян, которая в его описании совмещала в себе прошлые мечты славянофилов с будущими изобретениями большевиков. Конфликты между членами общины никогда не передавались в суд, а решались «старшими, при участии апостолов и пророков, в крайнем случае — решение кладет вождь». В суд приходилось идти, если конфликт возникал между новоизраильтянином и «мирским». В таком случае вводилось в действие правило: «новоизраильтянин не может свидетельствовать в коронном суде во вред своему собрату по общине». По особому решению «вождя» действовал высший суд общины, 12 членов которого тоже назначались вождем; «судят по совести, руководствуясь обычным правом общины и всеми теми решениями съездов, […] которые были по сие время обнародованы. Решение суда считается вступившим в обязательную силу по утверждении вождем. Отменить такое решение может только вождь»[2284].

Согласно Бонч-Бруевичу, члены ‘Нового Израиля’ давно уже не устраивали радений с кружениями. Главной формой их «общественной жизни» были большие театрализованные представления. В общине называли их «мистериями» или «содействиями» (в смысле коллективных действий). В них участвовали сотни людей; темами их были разные евангельские и апокалиптические сюжеты. С увлечением автор рассказывал об этих новоизраильских мистериях, как, например, Сошествие живого града Иерусалима на землю в четырех картинах, со множеством действующих лиц и 800 зрителями[2285]. Этот спектакль состоялся «в юго-восточной части Европейской России, в одном из хуторов», в 1895 году. Читателю остается размышлять, какое значение могли иметь эти хлыстовские зрелища, или их описания, для позднейших проектов массовой театрализованной идеологии у Вячеслава Иванова, Николая Евреинова, Сергея Радлова.

На третьем «великом содействии» под названием Преображение, которое «конспиративно» состоялось в присутствии тысячи зрителей посреди степи в первые годы нового века, обсуждался старый вопрос: как жить семьями и признавать ли институт церковного брака? На основании ритуального обсуждения и поименного голосования был принят «благодатный закон», согласно которому все браки, заключенные по православному обряду, должны были распасться в обязательном порядке. «И та и другая половина, полюбовно разделив имущество и детей, не только могли, но должны были образовать новые семьи»; делалось это, верил Бонч-Бруевич, для «защиты общины от внутреннего разложения»[2286]. «Все отвергающие благодатный закон истребятся, как противники христа», — гласил один из пунктов Постановления (как публикатор называл итоговый документ этой «мистерии»). Бонч-Бруевич пересказывал все это с очевидным пониманием и одобрением. «И наступил мир и согласие в тысячах семей» — так рассказывает он о результатах массового разрушения браков, которое было спланировано Третьим содействием. Правительственный чиновник Бондарь, конечно, рассказывал об этом иначе:

Все члены секты оставили законных жен и взяли себе сожительниц, по указанию Лубкова и его сотрудников. Многие семьи были разрушены. Во многих местах брошенные жены, обремененные детьми, влачили голодное, жалкое существование. Слезы этих несчастных не тронули сердца Лубкова[2287].

Столкновение этих формул вряд ли говорит что-либо достоверное о том, что на самом деле происходило тогда, в 1905 году, среди сотен казаков и казашек, последователей Лубкова. Ясно другое: если одна риторика направлена в прошлое, то другая со всей энергией прокладывала дорогу близкому уже советскому будущему. Рассказывая о массовом искусстве лубковцев, Бонч-Бруевич обдумывал собственные планы агитации и пропаганды: