Хмельницкий.

Сомко лишь рукой махнул. И уже возле коня, беря поводья у джуры, сказал на прощанье:

— Мне все равно, пускай себе… Хотя голомозые отца нашего… Да и пани Мелашка знает им цену…

Несколько тяжеловато, но все же ловко Сомко вскочил на коня и поскакал следом за казаками. Словно нырнул в небытие.

Приезд брата всегда был настоящим праздником для Ганны. С появлением Сомко в Субботове сразу исчезала печаль. Рассудительный Яким мог посоветовать и помочь, он принимал близко к сердцу малейший разлад в семье субботовской родни. Особенно он следил за настроением тосковавшей по мужу сестры. Неужели Богдан, случайно женившись на вдове, так и не нашел тропинки к ее сердцу? Сомко не скупился на деньги для сестры, когда они требовались ей в хозяйстве. Это никого не удивляло. Но этого было слишком мало. Порой Ганна с большим нетерпением ждала брата, чем Богдана. Она и сама понимала, что у Богдана и в самом деле не было никакой возможности уделить внимание семье и хозяйству. Посягательство польской шляхты на богатые украинские земли принуждало Богдана-воина забывать об обязанностях Богдана — мужа и хозяина!

Сомко выполнил свое обещание передать Мартынку, чтобы он приехал в Субботов к матери.

Однажды утром, в один из дней новогодней недели, Мелашка вышла во двор и увидела, как у их ворот остановились четверо всадников. Она тотчас узнала Мартынка, сидевшего на буланом с рыжими пятнами коне. Он стоял впереди, словно выговаривал у своих друзей право первым подъехать к воротам родного дома.

Но самый лучший конь был у Ивана Богуна. Бросались в глаза белое пятно, словно повязка на правой ноге чуть выше копыта, и тяжелая грива, свисавшая на грудь. Мелашка залюбовалась этим красивым жеребцом.

Среди них она не увидела ни Филона Джеджалия, ни племянника Карпа. Двое казаков на гнедых, почти одинаковых лошадях стояли в сторонке. Мелашка поспешила к воротам, чтобы самой, как и полагается хозяйке, открыть их таким желанным гостям. Не обманул переяславский купец и не забыл выполнить свое обещание.

— Низкий поклон нашей казацкой матушке! — еще из-за ворот первым поздоровался Иван Богун. И его казацкая шапка с малиновым донышком взметнулась вверх.

И все как один соскочили с коней. Но неожиданный шум, донесшийся из кустарника возле дороги, привлек их внимание. Они обернулись, а Богун перестал размахивать шапкой.

На дороге показались беженцы с Приднепровья, напомнив казакам, что война еще не окончилась, а только притихла, как притаившийся зверь.

В возы в большинстве были впряжены коровы. На возах лежали беспорядочно брошенные пожитки, а сверху сидели дети. Их матери, сестры, деды толпой шли сзади. Они движутся уже несколько недель, бегут, как когда-то бежали от людоловов-турок.

Мелашке не впервые приходится видеть несчастных беглецов. А куда убежишь, где спрячешься от королевских борзых? Сердце ее наполнилось гневом и страхом. Плотнее запахнула кожух, вышла за ворота, спросила у приближающихся людей:

— Что, снова проклятые ляхи затеяли войну? Ведь гетманы как будто бы примирились с побежденными.

— Палачей, матушка, хватает для нашего брата хлебопашца и без Потоцкого. Понравилась проклятым ляхам наша плодородная земля возле Днепра. Вот и грабят эту священную землю, как выкуп от побежденных! Людей закрепощают. Вон сам генеральный казацкий писарь прочитал грамоту о смирении казаков, чтоб над ним самим пропели панихиду батюшки. Такого не выгонят…

— Зачитаешь тут, люди добрые, спасая казаков. И не то прочитаешь, — оправдывала Мелашка писарей.

— Разве что спасая казаков… — сказала одна из женщин.

Мелашка предупредительно обернулась к своим гостям-казакам. Ее заинтересовали двое молодых казаков на одинаковых конях. У одного на голове под шапкой белела окровавленная повязка. «Не Данько ли Нечай, пресвятая дева? И в самом деле он!» — искренне обрадовалась она.

— Данько, горюшко ты наше! Что это у тебя с головой? Может, промыть горячей водой и перевязку сделать?.. — сокрушалась она, открывая высокие ворота.

— А это вот еще один Иван, мама. Самый молодой среди нас, он от двоих гусарских старшин отбивался саблей, точно кнутом.

— Отбился, Ивась? — встревоженно спросила старая казачка.

— Не знаю… — смущенно ответил Мелашке юноша, почтительно поклонившись матери Пушкаренко, пользующейся уважением среди казачества.

— Оба гусара, мама, действительно убежали на тот свет. Один — без головы, а второй — без обеих рук.

— Чтобы не защищал дурную голову пустыми руками, коль не сумел удержать саблю под ударом казака! — похвалил Богун молодого Ивана Серко.

Двое дворовых казаков взяли разгоряченных коней и стали водить их по двору, чтобы остыли. Серко посмотрел на друзей, словно спрашивал, как поступить, когда у тебя из рук поводья коня забирают, не спросив разрешения.

Усатый, несколько медлительный и сдержанный, Мартын Пушкаренко здоровался с матерью. Он, как когда-то в детстве, обнял счастливую мать за шею, прижался головой к ее груди.