Хмельницкий (Книга третья)

В тесном зале корсунского староства, возвышавшегося над крутыми водопадами Роси, становилось душно даже при настежь открытых дверях. К столу, покрытому красной скатертью, один за другим подходили старшины казачьих войск. Многие из них раненые, наскоро перевязанные попавшими под руку бинтами. С пятнами засохшей крови. Бледные, в изорванных кунтушах, с беспорядочно свисавшими чубами, они устремляли свои взоры на кучу лежавшего возле стола посрамленного оружия. В обескровленных телах холодели и их сердца. Они не смотрели на сидевших за столами победителей полковников. Только искоса поглядывали на грустного и бледного от волнения Богдана Хмельницкого. Неужели ему удалось убедить польного гетмана и добиться его согласия подписать с казаками мир! Такой слух распространялся среди побежденного войска. Вот именно поэтому они и пошли на позорную капитуляцию!..

Он сидел, как и когда-то, подстриженный по-бурсацки, и в который раз уже перечитывал про себя позорный для казаков документ. Сам гетман подал ему эти исписанные три страницы. При этом гетман многозначительно переглянулся с Адамом Киселем. Богдан догадался, что документ был составлен этим ловким украинским шляхтичем. Этот истинно православный пан постепенно становился для Польской Короны единственным представителем украинского населения и казачества, хотя никто из украинцев не давал ему таких полномочий. Это даже не Сагайдачный, который заслужил уважение у казачества за свой военный талант. Богдан не так бы составлял этот документ. Он нашел бы, к чему придраться. Но теперь ничто не поможет, капитулянты обезоружены...

Он поднял голову, окинул взглядом присутствующих в этом тесном зале. Сейчас почему-то все взоры были обращены на него. Как на спасителя или...

- Так что же, начнем, братья... - прервал Адам Кисель раздумья Богдана.

- Зачем такая предупредительность? Пан Адам не в церкви и не перед алтарем в чине схизматского попа находится... - шутливым тоном прервал его Потоцкий.

- Ах, да, да, извините... Пан писарь сейчас зачитает нам и от имени полковников и всего казачества подпишет этот документ о полной капитуляции...

- Бунтовщиков! - снова подправил Потоцкий.

- Да, да, капитуляции бунтовщиков, конечно.

Богдан сидел в конце длинного стола, составленного из нескольких небольших столов, держа в левой руке три листа желтой бумаги. Правой рукой он уперся в стол, словно помогая подняться своему вдруг отяжелевшему телу. Но этим он хотел оттянуть подписание документа, думая о его содержании, а может быть, и о своей роли в этом позорном для казачества акте.

Затем взял из левой руки в правую документ и окинул полным презрения взглядом сидевших за длинным столом победителей.

И в этот момент он увидел, как по тесному проходу от дверей шел... Карпо Полторалиха! Откуда он? Не мерещится ли? Богдан хотел крикнуть смельчаку, чтобы остановился и повернул назад, пока не спохватились гусары, поручики, но усилием воли заставил себя сдержаться. А Карпо смело продвигался вперед, дойдя почти до середины зала. Наконец он остановился. Осторожность или дерзость?..

- Саблю, саблю брось! - со всех сторон раздались голоса.

Кто-то из старшин рейтар бросился навстречу нарушителю ритуала.

- Преч! - по-польски воскликнул Карпо. - Кроме сабли у меня есть еще и два заряженных пистоля!

Тут же резко повернулся и мгновенно выскочил в открытую дверь. В зале тотчас поднялся невообразимый шум. Несколько горячих гусарских поручиков бросились к двери.

- Успокойтесь! - удивительно спокойно, сильным голосом крикнул Богдан. - Ведь это мой верный джура!

Протяжное, точно стон или вздох, "ах" пронеслось по залу и затихло. Сидевшие за столом стали переговариваться шепотом, удивлялись или осуждали такую распущенность казачьих джур. А Богдан все так же спокойно, громко начал читать:

- "...Мы, недостойные слуги королевских владений..."

Киселю показалось, что глаза писаря метали молнии, когда он быстро окинул его взглядом, прочтя эти слова.

- "...светлейшего Сената и всей Речи Посполитой верные подданные: Левко Бубновский и Лютай, войсковые есаулы; черкасский полковник Яков Гугнивый, каневский - Андрей Лагода, корсунский - Максим Нестеренко, переяславский Илляш Караимович, белоцерковский - Клиша и миргородский - Терентий Яблуновский..."

То ли для отдыха, то ли желая привлечь еще большее внимание полковников к тому, в чем они считают себя виновными перед Короной, Богдан сделал паузу. Посмотрел на входную дверь - не схватили ли гусары сумасбродного Карпа? И, совсем успокоившись, отвел руку с пергаментом в сторону, посмотрел на стоявших неподалеку старшин. Может, желая убедиться, как это полагалось писарю, все ли покорно склонили головы, опустив руки, как на исповеди у священника. А потом по-деловому и торопливо перечислил имена военных судей, чуть слышно назвав и свое имя войскового писаря. И прочел:

- "...обещаем на будущее, что не только у нас, но и у наших потомков навечно останется память о каре, понесенной за непокорность непобедимой королевской власти и всей Речи Посполитой да их милосердии..."