Хмурь

У берега воняет гнилыми водорослями, дует в лицо плотный соленый ветер. Все следы бойни убраны, о произошедшем напоминает только клетка, подвешенная к каменному выступу на огромных ржавых кольцах. Верхняя её часть выступает из воды, как мачта затонувшего корабля. Верно, во время отлива с выступа бросали сиренам еду. Или они сами кормились той рыбой, что доплывала до них, минуя рыбалок? У помостов – длиннющая рукоять, в верхней части темная, захватанная: клетку всё время приподнимали и опускали. Почему она всё еще здесь – ожидает новых сирен?

Погибших рыбалок давно предали огню, тела сирен прибрало море. Высматривать нам тут нечего, срисовывать – тоже. На что вообще надеялась танна, позвав нас? Зачем она сидит в этом поселке, отчего не возвращается в город, почему брата оставила тут же, в каком-то подвале? Неужто не волнуется о других селениях под своей рукой, где наверняка тоже держат пленных сирен?

Зачем здесь столько стражников? О чем хотела попросить меня Лисица? Я думал расспросить ее после завтрака, но утром посуду собирала другая прислужка, худосочная блеклая девка, не поднимающая глаз.

К воде тяжело спускается пожилой варка. Длинный плащ из шкур делает его похожим на медведя, башмаки гулко стучат по деревянному помосту, глаза блестят угольками из-под косматых бровей. Ветер треплет две седые косы, которые начинаются над углами его рта и спускаются на грудь.

Он останавливается перед нами, вдумчиво оглядывает с ног до головы Хрыча, потом меня. Кривит губы, отчего одна коса поднимается выше другой. Приходится задирать голову, чтобы смотреть ему в лицо, и холодный свет белого солнца бьет мне в глаза. Всё тут не по-людски, в приморском Подкамне, даже солнце похоже на лёд.

– Танна собирается, – каждое слово варка выталкивает из себя, как большое одолжение, – велела подниматься и ответ держать.

Зануд смотрит на Хрыча с интересом, а Хрыч с тревогой глядит на меня. У меня же в голове полная сумятица. Я еще даже не понял, что тут произошло, а от меня уже требуют «держать ответ» за чью-то судьбу.

* * *

Зануд приводит нас к судбищу. Большущий вытоптанный в земле круг, выложенный по краю булыжниками, – прямо за околицей. Посередине сложена высокая пирамида, верхним камнем прижат хорунок с вышитым знаком племени. В круге уже людно, варкно и шумно, и мы, войдя в круг, скромно останавливаемся, не привлекая к себе внимания.

Высоченный варка в богато расшитых одеждах стоит, чуть сутулясь и широко расставив ноги, словно хочет покрепче вцепиться ими в землю. Руки его связаны впереди, некрепко, только для виду: вот он, дескать, предполагаемый душегубец. Семейного сходства между ним и танной – только властно-презрительный изгиб губ. За спиной пленника полукругом стоят стражники – четыре человека с топорами и двое варок с мечами.

– Сивый, кто это? – громко спрашивает танна и тычет пальцем в грязного и донельзя смущенного мужичонку, который ссутулился в лапах у стражника.

– Эт-та? – повторяет вопрос Сивый, растягивая слова на манер рыбалок, и в его глазах пляшут искры. Издевается. – Эт-та мужик.

– Знаешь его?

– Тебе-то что?

Танна окидывает взглядом собравшихся. Много рыбалок стоит в круге, еще больше – за его пределами. Выделяются в толпе немногочисленные варки – танна, Сивый и стражники.

– Отчего он в был в лесу? С охраной! Лагерем стоял! Что он должен быть сделать, а?

– Да чего он может сделать-та, – Сивый оглядывает мужика, как приставшую к подошве рыбью чешую.

– Ты творишь козни, брат.

Сивый сплевывает и отворачивается.

Танна смотрит на мужика, не мигая, под ее взглядом тот бледнеет, краснеет, вжимает голову в плечи, но продолжает смотреть ей в глаза, как зачарованный горгоной кроль.

– Скажи, зачем был в лесу, – медленно произносит она. – Не скажешь – скормлю скотокрабам. Скажешь – уйдешь живой.

Он молчит, дышит с присвистом сквозь зубы, несколько раз сглатывает. Еще какое-то время они играют в гляделки, потом танна коротко двигает подбородком, и стражники ведут мужика прочь от судбища. Пленник повизгивает, загребает ногами, поднимая серую пыль. Рыбалки в круге молчат, поедают глазами Сивого. За кругом громко перешептываются, но слов не разобрать.

– Ну а ты что скажешь? – танна оборачивается к Хрычу. До этого мига я был уверен, что она не заметила нашего прихода.

Хрыч смотрит на меня. Вот вечно так: как щёки надувать – так Хрыч, как ответ держать – так сразу Накер. Не готов я отвечать, да и Хмурой стороне мне показать нечего. Попробовать, конечно, можно, да только понравится ли ей моё вторжение на авось?

– Девушка из длинного дома что-то знает, – говорю, сам себе удивляясь, – Лисица. Давайте её спросим. Она здесь? У неё цветные нити в волосах…

– Эт-та, штоль? – бодро доносится от домов.

К судбищу идут варки, трое. Стражники? Наверное, да, но доспехи на них другие. Они тащат длинный грязный мешок. В нём угадываются очертания чего-то изломанного, неживого.