Хо

— Да. Ну, как если бы разбил стекло в чьём-то окне, или проколол шину автомобиля. Ощущения те же. Я ещё не до конца понимал, что натворил. Мы медленно подошли к мёртвому котёнку, окружили его со всех сторон, и начали рассматривать. Я надеялся разглядеть, как он дышит, но, увы, он не дышал. А потом, Влад, мой приятель, легонько толкнул котёнка ногой, после чего посмотрел на меня, и как-то странно произнёс, — «Слушай, по-моему ты его прибил». Для меня эти слова прозвучали как приговор. Я тут же начал оправдываться, что это не так. Что я его только оглушил, и он скоро придёт в себя. Но всем было понятно, что это пустые отговорки. Кого я обманывал? Всё же было и так понятно. Я смотрел на ребят, и пытался найти у них какую-то поддержку, понимание. Но все они были в такой же растерянности, и не знали, как им на это реагировать. Все пялились на этого котёнка, и не могли произнести ничего вразумительного. Вроде бы, мой поступок произвёл на всех впечатление, так как никто из них не решился бы вот так легко убить живое существо, но, вместе с этим, никто из друзей, в душе, явно не одобрял этого. Не одобряли, но скрывали всеми силами. Ведь то, что смог сделать один, и не смогли другие, в нашей компании считалось крутым поступком. А крутые поступки никто не смел оспаривать. Впрочем, уверен, что у меня за спиной они не раз шушукались, делясь впечатлениями о том, какой я гад, изверг, и садист. И как хладнокровно я разделался с несчастным котёнком. А я не мог признаться им, что сделал это нечаянно. Ведь тогда бы я не смог объяснить, зачем бросал этот чёртов камень. Ко всему прочему, меня, по началу одолевали более бытовые волнения, как потом оказалось, напрасные. Я думал, что хозяева котёнка придут к моим родителям, и устроят скандал. Но у котёнка не было хозяев. Он был бездомный. Когда мы разглядывали его, послышался крик соседской девчонки, которая в те годы ещё в школу не ходила. «Вы — дураки! Дураки! Зачем котика убили?! Я всё про вас папе расскажу! Дураки!» Она расплакалась и убежала. Это дополнило мой страх. Я поверил, что её папа придёт разбираться со мной из-за котёнка. Естественно, никто не пришёл. Та девочка стала свидетельницей совершённого мной убийства. Когда мы гоняли котёнка по двору, она кричала нам, чтобы мы прекратили. Но разве мы слушали всяких там малявок? Мы же чувствовали себя старшими и крутыми… Болваны…

— А что же было потом? Когда ты понял, что твой поступок останется безнаказанным.

— Чем больше я думал о том, что меня не накажут за это, тем тяжелее становилось на душе. В тайне, я желал, чтобы меня наказали, отругали, а может даже и по заднице врезали. Пусть! Зато я бы точно знал, что понёс справедливое наказание, после которого смог бы избавиться от навязчивых мыслей, связанных с этим котёнком. Я твёрдо знал, что совершил очень плохой поступок, запачкавший мою биографию позорным, гнилым пятном, которое я скрывал, и чурался всю жизнь. И чем старше я становился, тем сильнее культивировалось это жуткое воспоминание. Этот мёртвый котёнок снился мне по ночам. Он мерещился мне на улице. При любом упоминании кошек, в кино, в разговорах, или на картинках — я, так или иначе, вспоминал его. Его одного. Он врезался мне в память, и застрял в ней навсегда. Как проклятье! Я и сейчас его помню. Отчётливо, словно это убийство произошло вчера. Не могу забыть. Не получается.

— Тебе ведь доводилось убивать людей? Признайся.

— Да. Но то была война. Совсем другая обстановка, совсем другие ощущения. Там мы действовали не по своей инициативе, а по приказу командира. Цель была простой — убивать, чтобы не быть убитым. Порой приходилось сталкиваться с такими ситуациями, что не приведи Господь. Но эти страшные воспоминания со временем притупились, отошли на второй план, перестали меня тревожить. А котёнок остался. Я многократно задумывался над этим парадоксом, почему я жалею о нём, и ничуть не жалею о тех, кого убил на войне? Я как зайцев отстреливал боевиков из снайперской винтовки на том грёбанном перевале. Видел, как они падают замертво, и мне их было ничуть не жаль. Ни тогда, ни теперь. Я не испытываю угрызений совести. Ведь, предоставь им возможность убить меня, они бы воспользовались ею с радостью, и без раздумий. Но убийство беззащитного существа — это совсем другое. Когда я вспоминаю тельце того котёнка, его кровь на асфальте, во мне словно всё переворачивается. Каждый раз. Постоянно. Я не знаю, как мне ещё каяться, чтобы это воспоминание наконец-то меня отпустило. Я виноват! Я совершил ужасное зло! Прости меня!

— Прекрати, — презрительно ответило Хо. — Я тебе не священнослужитель, отпускающий грехи. И активистом «Гринпис» я также не являюсь. Убей ты хоть двести кошек — мне начхать. Поверь, мне нет никакого дела до жалкого котёнка, убитого по глупости каким-то малолетним дурачком. Я не обвиняю тебя, и не собираюсь наказывать за этот проступок. Я преследую иные интересы.

— Но какие?

— Скоро ты всё поймёшь. Не оборачивайся.

Сергей непроизвольно дёрнул было головой, но Хо повторило более строго:

— Не оборачивайся! Говорю тебе…