А Великий Король бесновался. Его речь утратила связность и превратилась в бессмысленный набор слов, по большей части ругательных. Как ни странно, он вызывал не отвращение и даже не неприязнь, а только жалость.
Я взял Леверлина за руку, и мы переместились в Вечный Лес. Неприятно смотреть на правителя великой державы в таком состоянии, да и разговаривать трудно, когда совсем рядом здоровый мужчина орет в полный голос.
— Часто с ним так? — спросил я Леверлина.
— Нет, не часто, раз в месяц, иногда два раза. Чаще он напивается и начинает веселиться, тоже зрелище еще то.
— Реально страной управляешь ты?
— А кто же еще?
— Король сильно мешает?
— А сам как думаешь? Или ты полагаешь, такие истерики терпеть легко?
— Не легко. Но ты — мастер психологии, тебе проще.
— Проще. Но в таких дозах тяжело и мне.
— Что ты хочешь с ним сделать?
— Ничего. Не я посадил Гнея, не мне его и снимать.
— А если я разрешу делать с ним все, что захочешь?
— Тогда все вернется к исходному состоянию. Только торговлю хлебом я у короля отберу, она, оказывается, тоже бывает прибыльной.
— Сам не хочешь стать королем?
— Это того не стоит. Слишком многим не понравится, что во главе королевства встал мало кому известный маг. Сразу появится оппозиция, начнутся восстания… Нет, придется платить слишком большую цену. Кроме того, я не уверен, что мой сын окажется достойным преемником, а если я изменю порядок престолонаследия, все мои дети пойдут на меня войной. Нет, лучше, когда на престоле сидит марионетка, а реальная власть скрыта за кулисами.
— Хорошо. Можешь считать, что этот план получил всевышнее одобрение.
Леверлин впал в легкое замешательство. Странно, я был уверен, что он продумал весь разговор до мелочей. В чем дело?
— Слушай, Хэмфаст, — сказал Леверлин, — а ты не мог бы сам лично сказать все это королю? Я понимаю, то, как именно он это узнает, не имеет большого значения, но…
Я рассмеялся. Вот в чем дело — мудрый Леверлин боится королевской истерики.
— Ладно, — сказал я, — поговорю с королем лично, избавлю тебя от королевского гнева.
И я переместился во дворец, оставив Леверлина в Вечном Лесу.
10
Разговор с королем оставил тяжелый осадок. Трудно признаваться самому себе, что сделал глупость, а еще труднее объяснить истинное положение вещей разумному, в котором разочаровался. Гней так ничего и не понял.
— Но ты же сам говорил, что во всем должен быть порядок! Что законы превыше всего, что ковены преступны и противны человеческой природе, что власть должна принадлежать законному правителю. А что сейчас? Разве что-то изменилось? — Гней грустно посмотрел на меня своими детскими глазами.
Я пытался объяснить Гнею, что кое-что изменилось, что изменился я, что все разумные со временем меняются, что таков естественный порядок вещей, но Гней ничего не хотел слышать. Неужели раньше я тоже был таким?
— Зачем ты лишаешь меня власти? — спрашивал король. — Неужели все было зря? Революция, война — разве все это было напрасно? Ты что, жалеешь о том, что сделал?
А потом король впал в новую истерику. Почему-то он решил, что теперь ему настал конец, что Леверлин не оставит его в живых. Гней ползал передо мной на коленях и умолял не бросать его на растерзание боевым магам. Он говорил, что его ненавидят абсолютно все, что это ничем не оправданная жестокость — позволить человеку вкусить неограниченной власти, а потом отобрать ее, что это то же самое, как если бы я дал ребенку конфету и тут же отобрал. Что я мог ответить на это? Только одно.
— Мне жаль, — сказал я, — что ты оказался неразумным ребенком и что власть для тебя не тяжкое бремя, а вкусная конфета. Ты оказался недостойным правителем, Гней, и сейчас я не нарушаю справедливость, а восстанавливаю ее. Раньше я думал, что власть должна принадлежать законному правителю, но я ошибался. Власть должна принадлежать достойному правителю, и отныне будет так. У тебя был шанс, но ты не смог им воспользоваться или не захотел, а второго шанса уже не будет.
— Но Леверлин никогда не избавит мир от оружия массового поражения! — завопил Гней. — Ты ведь хотел именно этого! Почему ты так легко отказываешься от великой цели?
— Потому что я понял, что моя цель совсем не такая великая, как я полагал. Мне многое открылось, и, когда