Хобо

С утра я был гораздо более собранным, чем обычно. Приведенным в порядок должным образом. Засаленные волосы, красные белки глаз, пожелтевшее щетинистое лицо — зеркало в ванной прояснилось от моего вида. Я дохнул в него, проверить запах изо рта. Он был здесь, мой преданный и сильный товарищ, изо рта несло переваренным говном. Ух. Еще одно утро без пробуждения, когда стоя под душем, спишь и видишь сны о тайнах метаболизма и татуировке на левой стороне груди. Было бы приятно мылить герб «Манчестера» и наблюдать, как твоя грязь исчезает в сливном отверстии, черном от кучерявых, в последний раз намыленных волосков, и постоянно чувствовать, что стальная эрекция отделяет и защищает тебя от всего остального мира. Тщательно вычистив следы грязи из-под ногтей, я посчитал себя готовым. К завтраку. После таких, продолжавшихся всю ночь мучений у меня даже аппетит пробудился.

Жратва меня чрезвычайно утомила. Слишком много ненасыщающего шума: бряканье, отрыжка, посасывание и другая оральная гимнастика. Вместо меня, жевала огромная, сладкая усталость. Она жевала меня — развернутый и снова завернутый пустой сэндвич. Я постепенно упаковывал себя в собственную атрофировавшуюся кожу. Все-таки наполнение желудка и вялые движения головы это не бог весть какая деятельность. Поэтому я воспользовался тем небольшим количеством электричества, которое еще тлело в моих ногах и руках, и кое-как вырвался из сонного прозябания.

Я решил, что лучше будет пройтись. На улице народу было до хренища, но немного воздуха еще оставалось, можно было дышать и даже продуть забитые вентили, я скоординировал движения и зашагал в ногу со своими нервами. Я вбросил себя в определенное состояние, и теперь назад хода нет: я весь разбит и разбросан, я распадаюсь в пространстве, я превращаюсь в гудение, а потом собираюсь в одно целое, и этого хватает, чтобы свернуть на следующую улицу.

Раскалившееся солнце сидело на корточках на самом верху небесного свода. Его смолистый свет падал медленно, затвердевал и заполнял трещины и выбоины в асфальте. Вокруг меня сменялись грязные городские пейзажи цвета счищенной ржавчины. Никто ничего не соображает. Люди берут пример с космоса, они даже не пытаются походить на прохожих. Растерянно смотрят вокруг, как будто только что сошли с поезда, таща свои бледнолицые телеса и багаж, набитый хорошими манерами. Это был один из тех жарких сентябрьских дней, когда каждый чувствует себя жалким. В довершение ко всему, весь город пропах печеным перцем.

Слившись с собственной тенью, я все больше чувствовал себя бедуином с непокрытой головой, и вскоре был вынужден укрыться в подходящем прибежище. На террасе «Ямбо Дака» я застал атмосферу мексиканского стонда. Хоть полуживой официант и не был в сомбреро. Я слушал, как постукивают в моем стакане кубики льда. Они таяли так быстро, что я даже не успел распробовать вкус черногорской лозы. Только я охладил свой рот как к моему столу подошел один похожий на жердь хомбре[35]. У него на голове была синяя бейсболка, которая не могла скрыть гнойного прыща на носу. Я узнал в нем одного из обитавших в «Лимбе» клещей. Он даже не заметил, что я не предлагал ему сесть.

«Слыхал последние новости?», с ходу начал он, шипя пеной в уголках рта. Похоже, жара и гнойник на носу усугубляли состояние этого психа. Какие еще новости, скользнул я по нему взглядом и махнул официанту, чтобы принес еще порцию льда с лозой. Хомбре ни в коем случае не производил на меня впечатления футбольного фаната. А другие новости меня не интересовали. Развалившись, я сцепил руки за головой. Пот с затылка и пот с ладоней смешались, заливая мою черепушку. Я надеялся, что он правильно истолкует то, что я пялюсь на пламенеющий над головой зонт, и отвяжется сам, отвалится как корка с зажившей раны. Но хомбре не отказывался от своих намерений. Он наклонился ко мне, положил руки на стол и с драматическим выражением лица уставился на свои растопыренные пальцы. Хриплым шепотом он сообщил: «Баронова герла подожгла себя».

«В каком смысле подожгла?», спросил я очень внятно, подчеркивая каждое слово и каждую паузу в этой фразе. Я не понимал причины своего недоумения, и это меня беспокоило.

«В прямом», сказал хомбре, «облилась одеколоном и подожгла себя. Под утро, в норе у Таски. Ей совсем крышу снесло. Говорят, еще немного, и был бы настоящий пожар, во всем доме. Повезло, что она там была не одна. На самом деле, там была очень крутая туса. Группак, ну и все такое. Под конец все реально вырубились, только Деан и Таски оставались в сознании. Они и услышали, как она начала верезжать: «Эвтаназия, эвтаназия!». Рванули к ней, там — факел, но они кое-как погасили». Он говорил как разбуженный лунатик, выглядел примерно так же.

«И?» Пот стал холодным и прямо капал с меня. Я заметил влажные пятна на своих брюках.

«И ничего. Успели вовремя погасить», доверительно сообщил хомбре, находящийся в состоянии короткого замыкания.

«В каком смысле, успели вовремя?». Капли пота затвердевали и становились колючими, как металлические опилки.