Хобо в России

Но вот похороны закончились, монеты звенят в карманах и горюны возвращаются в ночлежку: там они проводят бурную ночь, распивая водку. Когда выпито все до капли, они без чувств валятся на нары; в такие минуты может показаться, что ночлежка превратилась в морг. Они лежат, точно мертвые, а вонь в комнате стоит такая, словно они и в самом деле разлагаются. В подобных обстоятельствах нетрудно заключить, что процент болезней и смертности среди них должен быть весьма высок, но мне кажется, что дело обстоит совсем иначе. Я видел некоторых искалеченных и увечных нищих, но в остальном они показались мне вполне здоровым народом, и нигде больше я не встречал таких Геркулесов. Многие из них, казалось, способны были поднять быка, а в одной из нескольких стычек, которые мне приходилось наблюдать, они награждали друг друга такими ударами, что сделали бы честь профессиональным боксерам. Подобные стычки, однако, случаются нечасто. Они чрезвычайно добродушны, что редкость среди людей настолько опустившихся; бродяги в Европе и Америке, обладай они такой силой, на каждом шагу испытывали бы крепость своих мускулов.

В ночлежках и крестьянских избах мужчины и женщины живут вперемешку и их никак не разделяют. Они говорят, что женаты или «семейны», и Starosta (хозяин) позволяет им держаться вместе. Их дети — а у каждой пары их полно — используются для попрошайничества; это настоящая козырная карта русского бродяги. И если дети увечны или искалечены, тем лучше.

Еда русских бродяг составляет, видимо, простейшее из известных европейским скитальцам меню. В пути они довольствуются в основном черным хлебом и молоком, и даже в городах лишь добавляют к этому рациону картошку. О мясе почти ничего не знают — им никогда не придет в голову потратиться на добрую отбивную; они предпочитают покупать водку. Конечно, попадаются исключения и из этого правила; во всех странах есть попрошайки, которые следят за новинками моды и позволяют себе деликатесы, но в России такие нечасто встречаются.

У горюнов имеется еще одна любопытная черта, а именно клановость. Практически во всех губерниях российской империи бродяги строго организованы, точно тред-юнионы, и даже в Санкт-Петербурге, где полиция весьма сурова, у них устроена своеобразная artel. Вступить в одну из таких корпораций я не мог: пришлось бы безропотно подчиняться какому-нибудь атаману или громиле, а этого я делать не хотел. Потребовалось бы также овладеть различными диалектами, в то время как мой русский словарь был достаточно ограничен. Каждая артель говорит на особенном жаргоне и выучить его, пожалуй, не менее трудно, чем собственно русский. Коренным жителям страны мало что известно о подобных наречиях, и студентам, путешествовавшим со мной, было так же сложно понять речь бродяг, как и мне. По счастью, бродяги говорят также по-русски, и мы могли беседовать с ними на этом языке. Я расскажу здесь то, что узнал о различных артелях, но рассказ мой нельзя считать исчерпывающим. О многих я даже не слыхал, и понадобится целая книга, чтобы описать их все.

Одним из кланов, которые пользуются особенно дурной славой в Москве, являются «Gouslitzki» или «Староверы»; родом они из окрестностей Богородска[18]. Они смешиваются с обычным рабочим населением и на посторонний взгляд ничем не выделяются, однако промысел у них целиком и полностью криминальный. Они печатают фальшивые ассигнации, подделывают паспорта и свидетельства о крещении, попрошайничают, воруют, так что полиции приходится неустанно за ними присматривать. Для видимости они изготовляют разные побрякушки, цветные картинки и игрушки, но все это только предлог для того, чтобы получить разрешение стоять на тротуарах, изображая уличных торговцев и лоточников. В своих ночлежках — есть несколько ночлежек, населенных только ими — они живут под управлением начальника, которому обязаны подчиняться, а некоторая часть их дневного заработка откладывается в общую казну. Время от времени этот фонд делится поровну между всеми, но почти сразу же деньги возвращаются в казну как «возобновленный пай». Gouslitzki отличаются от большинства представителей своего сословия крайней бережливостью; как рассказывают, пьют они очень мало, а некоторые и вовсе воздерживаются от спиртного. Говорят они на двух языках: на русском и на жаргоне, который у них играет роль чуть ли не родного языка[19]. В Москве они обосновались давным-давно и городской полиции никак не удается их изгнать.

Деревенские жители у дома разбойника Чуркина в деревне Барская Богородского уезда. Брат разбойника стоит у колодца. Любительское фото нач. XX в.