Хобо

Змеиная улыбка поплыла по воздуху по направлению к ветерану в тренировочном костюме «Умбро»: «Слушай, босниец, а ты тоже считаешь, что я выдумываю?»

«Брат, при всем к тебе уважении, ты все-таки немного хватил через край», пробормотал хозяин салона.

Пеня потянулся и громко зевнул, словно не выспался и недоволен тем, что его разбудили. Но вместо того чтобы прикрыть рот рукой, он вдруг вскочил как ошпаренный, схватил боснийца за голову и шарахнул ее об резной стол. Ножки стола выдержали этот не предусмотренный производителем тест. Качественное дерево продемонстрировало свои преимущества.

«Я тебе не брат. Я тебе солдат», представился он, сжимая горло ветерана, у которого от удара потемнело в глазах. «Значит, говоришь, через край хватил, да? Ты прав, я могу хватить через край». Последовал его любимый удар: головой по голове. Босниец рухнул на пол. Пеня, не глядя, принялся пинать его ногами, как будто играя в нападении за нишвилские «Раднички». Я наслаждался, глядя на разминку.

«И ты будешь мне гнать пургу про свои боевые подвиги», Пеня присел на корточки, чтобы бывший герой войны его лучше слышал. «Показать тебе, что такое война? Ладно. Во-первых, я тебя обрежу, чтобы кое-что взять себе на память. А потом мы с моим коллегой будем насиловать твоих массажисток, а ты будешь смотреть и дрочить. И дрочить ты будешь до тех пор, пока головка у твоего хера не станет такой же, как эта моя». Он прикоснулся к своей обритой, блестящей как пушечное ядро голове, склонившейся над поверженным боснийцем. Да, в маркетинге всегда так: один получает бонус, другой получает по башке.

Позже, когда мы урегулировали формальности, я похвалил выступление Пени. Сказал ему, что он хороший психолог и еще лучший проповедник. Он решил, что я над ним издеваюсь, и я заткнулся. Мы просто посмеивались, каждый сам по себе.

* * *

День рождения Йоби начался ранним вечером. Народ собирался потихоньку, вели себя очень, очень по-семейному. Время от времени кто-то уходил за новыми запасами выпивки и сигарет, а возвращаясь, приводил с собой кого-нибудь нового. Праздновали круто. Внизу шуршали подарочной бумагой, а наверху один шум и грохот сменялся другим, в более продолжительных, растянутых ремиксах. Хотя не было торта и свечей, в надушенном, полупраздничном полумраке как следует дунули многие. Кто-то задыхался, кто-то давился, кого-то рвало, кто-то дремал, кто-то выбирал и запускал блоками музыку. Были и такие, кто одурел от атмосферы праздника и предался воспоминаниям о «прошедших временах». Кого-то я знал на вид, с кем-то вместе рос, но между ними теперь для меня не было никакой разницы. Не зная, чем заняться, я, по обыкновению, уничтожал себя выпивкой, а потом в ней себя находил. Потом отправился домой. Окольным путем. Это была одна из тех ночных прогулок зигзагами, которые хочется продолжать и продолжать. И я ее продолжал. Бродягой я был от рождения. Блуждать по Нишвилу это моя невинная детская привычка.

Когда я наконец-то притащился домой, первым и единственным, что я заметил, была желтая полоска света под дверью моей комнаты. Хм, кто-то забыл выключить в комнате свет, и этот кто-то был не я. Следовательно, в поздний ночной час меня там кто-то ждал. Я покашлял, потом открыл дверь и вошел. Отец сидел на моей неразобранной кровати. Компанию ему составлял ТТ, который угнездился тут же. Когда я не брал его с собой, я оставлял его в ящике с бельем.

Картина была странной, слишком странной, чтобы меня удивить. Эта комната предназначалась не для того, чтобы жить в ней, а для того, чтобы проспать ночь, это было пространство для переодевания и вынужденного спанья. Келья, где проводят ночь, никому не принадлежащая кубатура, по которой гуляет сквозняк. Окно было открыто, жалюзи подняты. Хорошо, эта комната не была моей, я не воспринимал ее таковой, но беспорядок в ней был только моим. Поэтому мне мешало присутствие отца, а он здесь присутствовал как никогда раньше. В бархатном домашнем халате и отороченных кожей тапочках из китайского шелка, с безукоризненно постриженными волосами с проседью он выглядел как герой-любовник. Густые брови нахмурены и образуют сплошную мохнатую дугу, из-под которой смотрят глубоко посаженные глаза. Он взял пистолет, положил его на ладонь, словно взвешивая тяжесть вины. Чьей? «Откуда у тебя это?», он весь сделался красным.