Хоботок

— Черт, Роб. Я тут несколько недель торчу в одной машине с парочкой психованных реднеков. Сказывается на нервах, знаешь ли.

— Ой, извини. Тут Сильвия звонила, начала…

— Все тип-топ, лады?

— Хорошо, брат.

Тон Роба намекал, что ничего хорошего тут нет, но настаивать он не имеет права. По возвращении меня ожидал обстоятельный допрос, как пить дать.

У Круса ведь папаша баск? Ну а Харт, тот точно был немецкой породы — добротной, без примесей, пару поколений назад как эмигрировали.

Если уже слышали, сразу скажите: заходят как-то команч, испанец и немец в бар…

Попрощавшись с Робом, я набрал свою бывшую и попал на автоответчик, потом одумался и дал отбой, оборвав его мурлыканье. И тут до меня дошло, в чем заключалась система, и я тупо уставился на потрескавшиеся снимки Пенни и Пирса, на лица, усеянные пятнышками света, пробивавшегося сквозь листву.

Я горько рассмеялся.

Как, Бог ты мой, у них получилось внушить нам, что они вообще люди? Единственное, чего не хватало в этом фарсе, — кукловодских веревочек, костюмов на молнии и микрофона.

Запихнув бумаги с фотографиями в чемодан, я замер посреди травы на обочине. Сердце билось все так же прерывисто. Между домами и деревьями, вслед за низкими кучевыми облаками поползли густые синие тени. В золотистой пыли поджидала «Таверна Муни», перед ней стоял «шеви» Круса — бездвижный, как гроб пред алтарем.

Что-то ведь сейчас происходило, правда? И это что-то — последует ли оно за мной, если я дам тягу? Потянется ли за мной к Сильвии и Карли?

И ведь никак не проверить, никак не понять, а не поехала ли у меня крыша, и только-то — может, мозги перегрелись от жары, может, у меня нервный срыв, он давно назревал. Может, мать вашу.

Зловещие очертания мира сжимались вокруг меня, отсвечивали, словно выпуклости банки-морилки. За фоновым жужжанием насекомых, за беспрерывной ультрафиолетовой бомбардировкой мне слышался звук туго завинчиваемой крышки.

Я повернул направо и двинулся к вершине холма.

5

Часа через два рядом со мной притормозил старенький грузовик. Он уже дважды проезжал мимо, и вот опять. Я засомневался: никто по доброй воле не остановится ради автостопщика, если только это не красотка в обтягивающих джинсах.

Я вспомнил Пирса и Пенни, выражение их лиц на видео — как они вбирали нас своими улыбающимися ртами, помечали нас. И если это действительно так, если нас взвесили, оценили и пометили, то что из этого следовало? Пирс и Пенни — лишь двое из роя. Сезон открыт?

Водитель смотрел на меня так пристально, что становилось не по себе, глаза-бусинки прятались за толстыми очками в черной оправе. Он помахал рукой.

Ноги у меня все равно уже ныли от усталости, загривок обгорел на солнце. Да и что это меняло? Если б у меня еще оставались далеко идущие планы, давно бы добрался до Олимпии, сел на автобус и уехал на юг. Я залез в кабину.

Джордж назвался инженером-строителем на пенсии. Внешность соответствовала: стрижка ежиком, угловатое лицо, напоминающее камень; классическая рубашка, в кармане несколько ручек, галстук закинут за плечо, брюки из полиэстера. Из приемника тихо бубнило «Эн-пи-ар»[5]. Шишковатые руки сжимали руль.

В нем было что-то знакомое — фигура из воспоминаний об инженерах и ученых времен моего деда. Да он и мог бы быть моим дедом.

Джордж спросил, куда я направляюсь. Я ответил, что в Лос-Анджелес, и он бросил на меня красноречивый взгляд: это в другом направлении. Я сказал ему, что хотел бы посетить заповедник Майма-Маундс, раз уж оказался рядом.

Наступила тягостная тишина. В кабине росло напряжение — колоссальное, бездонное. Наконец Джордж проговорил:

— Ну а что, это совсем рядом, милях в двух. Знаете что-нибудь о нем?

Я признался в своем невежестве, он ответил, что так и думал. И рассказал мне, что Майма-Маундс объявили государственным заповедником в шестидесятых; ученые до сих пор спорят о них, выдвигают гипотезы — и в основном тычут пальцем в небо. Он выразил надежду, что я не слишком разочаруюсь: в них было мало интересного в сравнении с настоящими чудесами природы — Ниагарским водопадом, Большим каньоном, калифорнийскими секвойями и так далее. Заповедник занимал площадь порядка пятисот акров, но это ерунда. В старину эти курганчики тянулись на многие мили вокруг. С расширением сельскохозяйственных угодий в 1890-х от этих земель остался лишь клочок в окружении захудалых ферм, пастбищ и коров. Руины аграрной эпохи.

Я сказал, что о разочаровании и речи быть не может.

Джордж повернул после указателя с выцветшей белой стрелкой. Однорядная дорога с хорошим покрытием с милю петляла по влажному лесу и упиралась в парковку, где стояли те автобусы из колледжа и еще несколько машин. За воротами и оградой виднелась нечеткая линия опушки. Через каждые несколько шагов были развешаны щиты, воспрещавшие вход с собаками, алкоголем и огнестрельным оружием.

— Уверены, что хотите остаться?

— Да, не волнуйтесь.

Зашелестела одежда — словно Джордж сбрасывал хитиновую оболочку.

— Место отмечено крестиком.